Ник Реннисон - Биография Шерлока Холмса

Случай с «Алым кольцом», опять же относящийся к 1902 году, возможно, наиболее интересен, поскольку служит доказательством лингвистических дарований Холмса (вполне очевидно, что он понимает итальянский язык достаточно хорошо, чтобы расшифровать тайные послания на этом языке) и нежелания Уотсона открыто писать об итальянских тайных обществах конца XIX века.

В уцелевшей рукописи рассказа зловещая организация недвусмысленно названа каморрой. Но к тому времени, когда Уотсон и Дойл закончили работу над текстом и рассказ был опубликован в «Стрэнд мэгэзин», благоразумие замкнуло уста откровенности. Все еще процветавшая тогда каморра превратилась в общество карбонариев, которые в начале XX столетия были для итальянцев не более чем эхом их истории [94].

Еще одно известное в некоторых подробностях событие 1902 года требует нашего внимания. В июне 1902 года Холмс отказался от звания рыцаря. Если бы он принял его, то появился бы в том же списке награжденных, что и его агент и друг Артур Конан Дойл, который был пожалован этим званием за участие в Англо-бурской войне. Почему Холмс отказался от рыцарского достоинства?

Верно, он всегда говорил о своем безразличии к почестям. Когда Майкрофт в рассказе «Чертежи Брюса-Партингтона» предполагает, что брату, возможно, захотелось бы увидеть свое имя в очередном списке награжденных, Холмс лишь улыбается и качает головой: «Я веду игру ради удовольствия».

Тем не менее семь лет назад за услуги, оказанные им в деле с чертежами Брюса-Партингтона, он удостоился личной аудиенции у королевы Виктории, подарившей ему великолепную булавку для галстука.

В 1902 году в рыцари особо отличившихся подданных посвящал уже ее сын, взошедший на престол король Эдуард VII, к которому Холмс не питал особого уважения, считая его эгоцентричным прожигателем жизни.

За предыдущие два десятилетия сыщику несколько раз приходилось (зачастую против воли) спасать репутацию принца Уэльского, сглаживая последствия его проступков. А через три месяца после того, как Холмс отказался от предложенной Эдуардом чести, он вновь улаживал великосветский скандал по личной просьбе монарха. Знатный клиент в одноименном рассказе почти наверное король.

Тем не менее за пренебрежительным отказом Холмса кроется причина иная, нежели его личное мнение об Эдуарде.

Истинное объяснение следует искать в том факте, что в 1902 году сыщик был официально мертв. Как мы уже видели, выдумка о гибели Холмса в Рейхенбахском водопаде была развеяна уже в конце 1890-х. Многие теперь знали, что он уцелел, но Холмс по собственным загадочным соображениям все еще настаивал на сохранении «тайны». Принять рыцарское достоинство означало бы окончательно разрушить мистификацию с его «гибелью». Между тем в то время Холмс вынашивал идею новой дымовой завесы, которая позволила бы ему по возможности сохранить анонимность. Он планировал свой «уход на покой».

В рассказе «Львиная грива», написанном от лица самого Холмса, сыщик так говорит о своем новом обиталище, куда он якобы удалился на покой: «Моя вилла расположена на южном склоне возвышенности Даунс, с которой открывается широкий вид на Ла-Манш. <���…> Дом мой стоит на отшибе, и в моем маленьком владении хозяйничаем только я с моей экономкой да пчелы». Уотсон говорит о «маленькой ферме в Даунсе, в пяти милях от Истбурна». Вот сюда-то, как нас убеждают, Холмс удалился от активной жизни в 1903 году.

В события, как их излагает Уотсон, мягко говоря, трудно поверить. Неужели мы действительно должны согласиться, что человек столь энергичный и приверженный своей работе, как Холмс, в сорок девять лет просто уедет из Лондона, чтобы четверть века бездельничать на морском побережье, присматривая за пчелами и даже не пытаясь взяться за свой opus magnum [95]об искусстве научного сыска?

Это ведь тот самый человек, который, по уверениям Уотсона, не может жить без напряженной умственной работы. Это тот самый человек, который однажды сказал в «Знаке четырех»: «Я не помню случая, когда работа меня утомляла, зато безделье меня изнуряет». Это тот самый человек, который заявляет: «Мой мозг, подобно перегретому мотору, разлетается на куски, когда не подключен к работе, для которой создан» («В Сиреневой сторожке»).

Когда Холмс утверждает, что, «поселившись на своей маленькой суссекской вилле», он целиком «погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне», единственно уместной реакцией читателя будет недоверчивый смешок.

Холмс предостаточно напитался восхваляемым им бальзамом природы за свое детство в уединении Хаттон-ле-Вереска, и нет никаких свидетельств, что он когда-либо тосковал по нему с тех пор, как покинул отчий кров в 1873 году. Напротив, Уотсон замечает, что «любви к природе не нашлось места среди множества его [Холмса] достоинств» [96]. А потому можно смело предположить, что полное уединение в Даунсе Холмс счел бы изгнанием, лишающим его всех интересов и стимулов.

Нет сомнения, что Холмс купил упомянутую Уотсоном «маленькую ферму в Даунсе» и немало времени проводил там за уединенными исследованиями. Нет сомнений, что некоторое время в период между 1903 и 1910 годами было отдано пчеловодству, которое, как утверждал сыщик, особенно его занимало.

Его «Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки», плод «ночных раздумий» и «дней, наполненных трудами» [97], опубликовано как раз в эти годы, хотя это исключительно редкое издание, которое почти не встречается в каталогах букинистов.

Но Холмс не отказался от квартиры на Бейкер-стрит, не бросил и работы, которая составляла смысл его жизни. На самом деле он продолжал участвовать в расследованиях, пока ему не исполнилось почти семьдесят, и десятилетие, последовавшее за его мнимым уходом от дел, оказалось одним из самых напряженных в карьере сыщика.

Уотсон лишь сгущает дымовую завесу вокруг «отставки» Холмса (надо полагать, намеренно) противоречивыми высказываниями о ней в последующие годы. В рассказе «Второе пятно», впервые увидевшем свет в 1904 году, он утверждает:

Я думал, что больше мне не придется писать о славных подвигах моего друга Шерлока Холмса. <���…>… Шерлок Холмс ни за что не хотел, чтобы в печати продолжали появляться рассказы о его приключениях. Пока он не отошел от дел, отчеты о его успехах представляли для него практический интерес; когда же он окончательно покинул Лондон и посвятил себя изучению и разведению пчел на холмах Суссекса, известность стала ему ненавистна, и он настоятельно потребовал, чтобы его оставили в покое .