Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

Теперь на человеке не было красной фески и черного сюртука, он с головы до ног облачился в белое одеяние восточных танцоров, в рассеянном свете луны придающее ему сходство с серебрящимся призраком клоуна. Приближаясь к ней, он вставил в глаз сверкающий диск монокля, и в это мгновение Барбару осенило то, что мучило ее смутной догадкой, так долго ускользая от ее понимания. В безмятежном состоянии его лицо было классически бесстрастным и могло являть собой скорее каменную маску Юпитера, чем Пана. Но монокль собрал его черты в презрительную гримасу, на которой глаза выглядели близко посаженными, и вдруг она увидела, что он такой же точно немец, как англичанин. И хотя Барбара не имела ничего против семитов, в светловолосом еврее ей почудилось что-то столь же зловещее и противоестественное, как и в белокожем негре.

– Мы снова встретились под еще более прекрасными небесами, – произнес он.

Она не услышала почти ничего из того, что он говорил после этого. В ее мозгу теснились обрывки недавно услышанных фраз, отдельные слова, такие как «репутация» и «тюрьма», и она попятилась, стремясь увеличить расстояние между ними, но двигаясь при этом в направлении, противоположном тому, куда шла.

Что случилось после этого, Барбара помнила очень смутно. Он говорил что-то еще. Он пытался ее остановить, и внезапное ощущение неожиданной и сминающей всякое сопротивление силы, которая напоминает необузданную мощь шимпанзе, насмерть ее перепугало.

Издав истошный вопль, она споткнулась и бросилась бежать, но не туда, где был ее дом и семья.

Мистер Джон Хьюм вскочил из кресла гораздо быстрее, чем имел обыкновение, и бросился навстречу человеку, который, спотыкаясь, карабкался по лестнице к его хижине.

– Мое милое дитя, – произнес Хьюм и положил на ее трясущееся плечо ладонь, ощутив, как между ними пробежала странная вибрация, похожая на тупой удар электрического тока.

Затем Хьюм быстро прошел мимо Барбары. Заметив что-то в залитом лунным светом саду, он не стал спускаться по лестнице, а перемахнул через перила на землю и очутился по пояс в густой, спутанной растительности. Барбару отделяла от развернувшейся в саду драмы завеса из больших раскачивающихся на ветру листьев, но она видела происходящее в отдельных вспышках лунного света.

Вот учитель преградил дорогу фигуре в белом, и раздался звук ударов. Стремительно, как катапульта, мелькнула нога. Серебряные спицы завертелись колесом, словно на гербе острова Мэн. Затем густые заросли разразились потоком брани на языке, который не был английским или немецким, но на котором говорили во всех гетто мира. Однако даже в ее бессвязных воспоминаниях сохранился один странный факт: когда фигура в белом, покачиваясь, поднялась на ноги и ринулась вниз по холму, бледное лицо и воздетая в яростном проклятии рука были обращены не к напавшему на него мужчине, а в сторону дома губернатора.

Учитель, поднимаясь по лестнице на веранду, как-то угрюмо хмурился, как будто пытаясь решить в уме одну из своих геометрических задач. Глядя на него с большим удивлением и с трудом выдавив из себя слова, Барбара спросила, что он сделал, и Хьюм ответил своим мрачным голосом:

– Надеюсь, что я его наполовину убил. Вы же знаете, что я любитель полумер.

Она истерически захохотала и воскликнула:

– А еще говорили, что не умеете злиться.

Внезапно их охватила неловкость, и они замолчали. Подчеркнуто официальным тоном Хьюм предложил ей свои услуги провожатого, а затем довел ее до самых дверей бальной залы. Небо за зелеными аллеями из вьющихся растений казалось ярко-фиолетовым. Возможно, это был какой-то из множества оттенков синего, который представлялся более теплым, чем любой из цветов красной гаммы.

Ворсистые стволы огромных деревьев напоминали странных морских чудовищ из детства, растопыривающих пальцы и позволяющих себя гладить.

Их обоих окутало нечто невыразимое, что было выше слов и даже молчания. Хьюм позволил себе заметить, что вечер поистине чудесный.

– Да, – согласилась Барбара, – чудесный вечер, – и ей тут же показалось, будто она выдала какую-то тайну.

Они пересекли внутренний дворик и подошли к дверям вестибюля, заполненного людьми в военной форме и вечерних нарядах. Держась крайне натянуто, расстались, и в эту ночь ни один из них не уснул.

Как уже упоминалось, новость о том, что губернатор пал от выстрела неизвестного преступника, облетела город только к вечеру следующего дня. И Барбара Трейл узнала об этом позже, чем большинство ее друзей, потому что утром она неожиданно покинула дом.

Девушка целый день блуждала среди руин и пальмовых плантаций вблизи дома. Она прихватила с собой нечто вроде корзинки для пикника, но груз, который несла в душе, был гораздо тяжелее.

Ей хотелось разобраться во всем, что накопилось в ее памяти, и особенно это касалось воспоминаний предыдущего вечера. В ее импульсивном уединении не было ничего необычного, но на сей раз момент оказался весьма удачным. Дело в том, что первые новости были самыми ужасными, и, когда она вернулась, худшие подробности оказались не соответствующими истине. Сначала сообщили о смерти ее дяди. Затем о том, что он умирает. Наконец, что дядю всего лишь ранили и у него есть все шансы на то, чтобы поправиться.

Она вошла со своей пустой корзинкой в дом, где царила шумная неразбериха. Из обрывков разговора вскоре узнала: уже ведется полицейское расследование по установлению и поимке преступника.

Следствием руководил расчетливый, здравомыслящий офицер с продолговатым лицом, выступающими скулами и резко очерченным носом. Офицера звали Хейтер, и он был начальником сыскной полиции. Ему активно помогал секретарь губернатора, юный Мид. Но Барбара с удивлением заметила в самом центре группы своего друга – учителя, которого допрашивали по поводу его собственного недавнего опыта.

В следующее мгновение, осознав смысл задаваемых ему вопросов, она испытала нечто похожее на приступ подсознательного раздражения. Допрос вели Мид и Хейтер, но внимание Барбары привлекло сообщение о том, что сэр Гэрри Смайт с присущей ему энергией уже успел арестовать доктора Полуса Грегори, подозрительного длиннобородого иностранца. Учителя расспрашивали о том, как и когда он в последний раз видел этого сомнительного типа, и Барбару охватила ярость – она поняла, что события минувшего вечера, утратив частный характер, превратились в тему, интересующую полицию. Барбара чувствовала себя так, будто, спустившись утром к завтраку, обнаружила, что все обсуждают необычайно интимный сон, приснившийся ей этой ночью. Ведь все произошедшее, хотя и стояло у нее перед глазами, пока она бродила среди могил и зарослей пальм, казалось девушке столь же невероятным, как если бы события прошлой ночи предстали ей в видении, посетившем ее в этих дебрях.