Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

Ситуация была тем более оскорбительной и возмутительной, что вор не только самым бессердечным и циничным образом обчищал карманы бедноты, но к тому же избрал для своей деятельности бедняков того самого района, в котором его брат, достопочтенный Норман Нэдуэй, недавно стал приходским священником, снискав своим милосердием и добрыми делами всеобщую любовь.

– Это просто невероятно! – восклицал Джон Нэдуэй. – Я не могу поверить в то, что человек способен на подобную низость.

– Да, – немного сонным голосом подтвердил Питер Прайс, – в это трудно поверить. – Он встал и, сунув руки в карманы, подошел к окну. – Знаете ли, если хорошенько задуматься, то это как раз то слово, которое нам нужно. Невероятно .

– И тем не менее это произошло, – простонал Джон.

Питер Прайс молчал так долго, что Джон внезапно подскочил, как будто услышал резкий звук.

– Что с вами, черт возьми? – спросил он. – Вы не согласны с тем, что это произошло?

Прайс, кивнув, ответил:

– Если вы говорите, что это произошло, то я вполне с этим согласен. Но если вы спросите меня, что именно случилось, тут я ни в чем не уверен. Однако у меня начинают зарождаться кое-какие и весьма серьезные подозрения. – Сделав паузу, он отрывисто произнес: – Послушайте, я не хочу внушать вам необоснованные надежды и подозрения, но, если вы позволите мне поговорить с адвокатом, который будет защищать вашего брата, мне кажется, я смогу кое-что ему предложить.

Джон Нэдуэй медленно вышел из конторы детектива. Всю дорогу до загородного особняка с его лица не сходило озадаченное выражение. Он вел машину, погрузившись в мрачные раздумья, хотя и с присущей ему уверенностью. Все в его жизни вдруг стало настолько странным и одновременно мучительным, что ему казалось, будто он стоит на краю пропасти. Подобное довольно редко случается с такими людьми, как Джон. Он никогда не был мыслителем и не видел в этом ничего зазорного. Он был готов пройти по жизни, от момента рождения и до самой смерти, ни разу ни над чем не задумавшись. Но все вокруг, включая поведение этого практичного коротышки детектива, было таким чертовски загадочным… Даже темные деревья вокруг отцовского дома, казалось, изогнулись как змеи, приняв очертания огромных вопросительных знаков. Звезды представлялись ему звездочками, которые обычно ставят вместо скрытых частей головоломки или шифра. Темный массивный фасад дома зловеще ухмылялся единственным освещенным окном. Джон слишком хорошо понимал, какое облако позора и обреченности окутывает этот дом, подобно грозовой туче, готовой разразиться молниями. Он всю жизнь пытался избежать нависшего над их семьей рока, но теперь, когда зловещая судьба настигла его, Джон даже не мог сделать вид, что это произошло незаслуженно.

Ступив на погруженную во мрак террасу, он вздрогнул, наткнувшись на Миллисент. Девушка сидела на садовом стуле, глядя в темноту. Во всем этом черном и полном трагических тайн доме ее лицо, наверное, было самой темной, непостижимой загадкой, потому что оно лучилось счастьем.

Наконец Миллисент заметила плотную фигуру бизнесмена, чернеющую на фоне мерцающей в свете луны лужайки, и выражение ее глаз изменилось. Они затуманились, если не болью, то чем-то похожим на сожаление. Миллисент пожалела этого сильного, успешного и несчастного человека, как если бы он был глух или слеп.

Она не могла понять природу зародившегося у нее в душе сострадания, которое одновременно стало своеобразным разрывом некой связи, пока не вспомнила, что была почти влюблена в него, когда он еще мальчишкой играл в этом саду. Миллисент не понимала, почему тот факт, что сейчас она в него не влюблена, так сильно ее ранит и воспринимается почти как трагедия. Она знала, что уже никогда, никогда не сможет полюбить такого мужчину. Такие мужчины… такие насквозь положительные мужчины, считавшие, что говорить правду столь же правильно и естественно, как чистить зубы… Теперь они казались ей плоскими, словно существовали только в двух измерениях.

Сама Миллисент ощущала, что в ней разверзлась какая-то бездна подобно новому измерению, исполненная перевернутых звезд и опрокинутых бесконечностей Эйнштейна. Девушка не смотрела в эту пропасть, будучи не в силах воспринять радостное новшество, ощущая лишь острую печаль оттого, что она не влюблена в Джона Нэдуэя.

С тем большим состраданием она воскликнула, отбросив смущение, как если бы перед ней стоял брат:

– Мне так жаль! Как вы, должно быть, страдаете. Все это, наверное, кажется вам ужасным!

– Спасибо, – дрогнувшим голосом отозвался он. – Для нас настало время тяжелых испытаний, и сочувствие старых друзей совсем не лишнее.

– Я знаю, как вы порядочны, – продолжала она, – и как упорно вы трудились, чтобы отвести от семьи даже тень подозрения в чем-то недостойном. Все это наверняка кажется вам таким постыдным.

Повторение слова «кажется» наконец проникло в толщу его основательного мышления.

– Боюсь, мне так не просто кажется, – ответил он. – Нэдуэй – карманник… Что может быть хуже этого?

– Это действительно так, – согласилась она, как-то странно кивнув. – Посредством наихудшего совершенно неожиданно приходит наилучшее.

– Боюсь, что я вас не понимаю, – произнес младший партнер.

– Через наихудшее люди идут к наилучшему, точно так же, как на восток попадают, проходя через запад. И где-то на самом краю света действительно существует место, где восток и запад сливаются воедино. Разве вы не чувствуете, что существует нечто настолько запредельно хорошее, что оно должно казаться плохим?

Он ошарашенно смотрел на нее, а Миллисент продолжала говорить, как будто размышляя вслух:

– Вспышка в небе отпечатывается в глазу темным пятном. И вообще, – почти шепотом добавила она, – огромное темное пятно заслонило солнце, потому что некто оказался чересчур благороден.

Младший партнер поплелся дальше, включив в свой перечень бед новую проблему. Теперь среди его домочадцев числилась еще и безумная леди.

Вокруг слушания дела Алана Нэдуэя разразилась небывалая шумиха, хотя речь шла всего лишь о суде над самым обычным карманником. Прежде всего, повсюду повторяли, получив эти сведения, похоже, из надежного источника, будто заключенный собирается признать себя виновным. Кроме того, не следует забывать о переполохе в тех слоях общества, к которым он принадлежал, и ряде встреч заключенного с членами своей семьи. Но лишь после того как его отец, старый сэр Джейкоб Нэдуэй, направил в тюрьму свою личную секретаршу для беспрецедентно продолжительной беседы с обвиняемым, Лондон облетела весть, что все же он заявит суду о своей невиновности.