Карл-Йоганн Вальгрен - Тень мальчика

Помолчали. Хирш посмотрел в небольшое окно на флигель во дворе. Внезапно исчезли сомнения, что ему и в самом деле девяносто – он как-то сразу устал и постарел, видно было, что старику нелегко копаться в памяти.

– И вот еще что… эти засосы на шее. И у того и у другого. Почему никто не попытался их как-то объяснить?

– Я тел не видел, – пожал плечами Хирш. – Только фотографии, и в протоколе вскрытия, и те, что сделали патрульные. Согласен с вами – откуда эти странные синяки?

– Значит, у вас были сомнения? Подозревали преступление?

– Не исключено.

– Но вам не позволили продолжать?

Он медленно наклонил голову.

– Начальство решило, что мои таланты нужны в другом месте. И потом… материала, чтобы оправдать продолжение расследования, было и в самом деле с гулькин нос. Никаких прямых доказательств. К тому же мнение Густава Клингберга весило немало – у него были знакомые и в полицейском начальстве, и выше, в правительстве. Он был совершенно сломлен. Сначала теряет внука, потом младшего сына с женой. Он не хотел ни журналистских, ни полицейских расследований. Решил, что достаточно. Его можно понять – старался защитить внука, Джоеля. Тот был на волос от психического срыва, и Густав…

Хирш запнулся, но, посомневавшись, продолжил:

– У Густава были странные фантазии – якобы над его родней тяготеет проклятие. Сын с женой, внук девять лет назад… И он считал, что лучше всего помалкивать, охранять семейную жизнь от посторонних глаз и ушей. Не искушать судьбу.

– А вы так и не узнали, что хотела рассказать Хольмстрёму служанка?

– Так и не узнал… Знаете, как говорят на идиш, – он произнес короткую фразу на непонятном, но каком-то веселом и забавном языке. – История без конца, как обед без сладкого. Эта заноза сидела довольно долго – что же она хотела рассказать?

– А сами вы с ней не говорили?

– Говорил.

– И?

– И ничего. Разве что… про суеверия Густава насчет проклятия, лежащего на его семье. Это я от нее узнал. Он даже свои носовые кровотечения списывал на проклятие. Мне было ясно – что-то она скрывает, но едва я чуть поднажал, вообще замолчала. Ни слова.

– А как ее звали, вы, случайно не помните?

– Почему же не помню. Помню. Сандра Дальстрём. Тогда еще совсем молодая женщина. После смерти родителей Джоеля воспитывала именно она.

Он проводил ее до вестибюля с аквариумом с цихлидами. Людей заметно прибавилось, приближалось время ланча. Старики в кипах, многих катили в креслах-каталках, ярко одетые старушки несколько экзотического вида. Странная смесь языков – польского, идиш, шведского, английского. Почему-то им всем было весело.

У дверей толпились посетители, многие пришли с детьми – навестить бабушек и дедушек. Один из молодых пап чем-то напомнил ей Катца.

Она села в машину и повернула ключ зажигания.

О Данни ни слуху ни духу, но пока его не нашли. Пока на свободе. Она не могла сдержать восхищения.

Но кто-то ему помогает. Может быть, Йорма?

Посмотрела «желтые страницы» в Интернете – есть такой. Йорма Хедлунд. Живет в Мидсоммаркрансене. Два года назад вышел на свободу. Срок отбывал в тюрьме в Норртелье. Три года за соучастие в вооруженном грабеже.

Она выключила мотор, достала мобильник и позвонила Марианн Линдблум, следователю отдела экономических преступлений, и попросила заглянуть в досье Йормы и узнать, ведется ли за ним текущее наблюдение – и повесила трубку, воздержавшись от ответа на вопрос, когда она вернется на работу.

Сандра Дальстрём, бывшая служанка Клингбергов. Почему-то ей показалось очень важным – во что бы то ни стало найти Сандру Дальстрём.

Усадьба в Сёрмланде занимала восемьсот гектаров в национальном парке между Катринхольмом и Вингокером. И называлась подходяще: Урмнес. Змеиный нос. Промышленный лес, озеро, обширные луга – все это принадлежало семье Клингберг. Главное строение – каменный двухэтажный дом, построенный еще в семнадцатом веке. К нему пристроены деревянные флигели в каролинском стиле.

Особняком стояли гостевой дом и несколько хозяйственных строений: конюшня, коровник, мельница и что-то еще, скорее всего, для переработки молока, если судить по пустым молочным флягам.

За километр до усадьбы появился знак – частная дорога. Дальше шла аллея, высаженная по обе стороны высокими, смыкающимися над головой каштанами. Заканчивалась она уже во дворе усадьбы.

Катц открыл в Google спутниковые карты. Если и можно подойти к усадьбе незамеченным, то разве что с задней стороны. И без машины.

Уже за полночь он поставил машину Йормы на лесной просеке, примерно за километр от усадьбы.

Выключил фары, вышел и постоял немного – подождал, когда глаза привыкнут к темноте. Прислушался. Тихие щелчки остывающего мотора, дремотное бормотание в верхушках деревьев. Где-то на болоте обреченно крикнула ночная птица.

Достал из куртки фонарик, включил и передвинул движок регулятора на самое низкое напряжение. Фонарик еле светился. Наконец, нашел тропинку, ведущую, скорее всего, туда, куда ему было надо.

Потребовалось не меньше получаса, чтобы обогнуть овраги и невысокие, но крутые лесистые склоны. Пригнувшись, перебежал еще одну просеку с прошлогодними отпечатками гигантских протекторов харвестеров, обогнул небольшое болотце и уткнулся в забор. Двинулся вдоль ограды и пожалел, что оставил в машине рюкзак с кусачками.

Но возвращаться поздно. Он решил просто-напросто перелезть через металлическую сетку. Проволока впивалась в руки. Долез до верха, передохнул и посмотрел на небо. Темные ночные облака рассеялись, на небе сияли крупные звезды. Данни крепко зажмурился, потом чуть приоткрыл глаза: звезды тянулись к земле длинными золотистыми нитями. Этот фокус он любил с детства. Нашел время…

Усадьба лежала примерно в пятистах метрах. Черный монолит в просвете деревьев.

Он осторожно перелез на другую сторону, чуть спустился, цепляясь за ограду, и спрыгнул на землю рядом с выкорчеванным то ли людьми, то ли ураганом большим пнем, похожим на гигантского паука.

Тут идти было легче – посаженные деревья стояли не так густо, а земля выровнена, явно искусственно.

Лес кончился. По краям поля – несколько старых охотничьих башенок. Печальные деревянные инсталляции, памятники ушедшей эпохи. Пахло свежевскопанной землей.

Только что на небе не было ни облачка, а теперь опять пошел дождь. Это хорошо. Шепот дождя – своего рода звуковой занавес, его собственные шаги никто не услышит.

Окна в доме погашены. Ни одной машины во дворе. Здание с размытыми контурами будто нарисовано на театральном заднике.

Он шел вдоль кромки посадок, пока не добрался до сарая. Отсюда шла утоптанная гравийная дорожка, по обеим сторонам от нее громоздились хозяйственные постройки, а дальше она вела на пологий холм.