Карл-Йоганн Вальгрен - Тень мальчика

В восемь вернулась домой. Все до единого патрули искали Лизу. Один из следователей обзвонил все больницы – безрезультатно. Она даже не могла определить – принесло это облегчение или, наоборот, усилило тревогу. Потому что она знала: с каждой минутой уменьшаются шансы найти Лизу живой.

И наконец, раздался звонок. Она будто ждала его, будто знала заранее, что ей позвонят. И еще она знала, что запомнит все мельчайшие детали, все события этого дня, потому что есть вещи, которые врезаются в память навсегда.

С той минуты, как она вернулась домой, она ни разу даже не взглянула на Катца. Рассказала, что случилось, что ей известно. Она вообще никому не могла смотреть в глаза, и особенно Катцу – мужчине, с которым она несколько часов назад кувыркалась в постели, а ее дочь… а тем временем ее дочь…

Только Ула. Только Ула мог ее понять, вражда ушла, их объединило безграничное горе.

Она не хотела, чтобы Катц был здесь. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Принять две таблетки имована, уснуть химическим, без сновидений сном, а потом проснуться – и окажется, что все это страшный сон.

Нет, это не сон. Это только начало, подумала она, беря в руку мобильник, как берут ядовитую змею.

– Эва Вестин?

Она знала, что это он, хотя никогда раньше не слышала его голоса.

– Мы когда-то встречались… давным-давно. Правда, ты вряд ли запомнила ту встречу. И еще раз, совсем недавно, на вилле, где я вырос, хоть ты меня и не видела.

Груббхольмен. Он намекает на Груббхольмен и на виллу в Юрхольмене. Голос совершенно нормальный, без нажима. Как у телефонного коммивояжера, навязывающего очередной мобильный абонемент: спокойный, профессионально приветливый.

– Что ты хочешь?

– Подожди немного. Сейчас объясню.

– Я хочу поговорить с Ли…

Она не смогла выговорит фразу до конца – не хватило воздуха. Опустилась на кровать с прижатым к уху телефоном. Катц стоял рядом. Эва знала, что он тут же догадался, с кем она говорит, и это было хуже всего.

– С Лизой все в порядке. За нее не беспокойся. Она сейчас спит.

– Что ты от меня хочешь?

– Во-первых – никому не слова, что я тебе звонил. Ни Лизиному отцу, ни, само собой, полиции. При таком условии мы сможем договориться.

– Я хочу с ней поговорить. Разбуди ее.

– А во-вторых, терпеть не могу, когда меня прерывают. С этой минуты ты будешь говорить, только когда я тебя попрошу. Молчи и слушай. Поняла?

– Да.

– Хорошо. Ты получишь Лизу, только мне нужно кое-что взамен…

Эва молчала. Заставила себя молчать.

– Мне нужен Катц. Почти уверен, что он где-то поблизости. Могу я с ним поговорить?

Эва резко протянула трубку Катцу. В эту секунду она его ненавидела. Почему он опять появился в ее жизни? Как она могла позволить себе вляпаться во всю эту чудовищную историю?

Катц взял трубку с чувством, что находится где-то вне своего собственного тела.

– Да, – сказал он негромко. – Это я.

Молчание. Только дыхание Клингберга. Потом голос, который он уже успел подзабыть за четверть века.

– Данни? Не вчера это было.

Данни промолчал – что на это скажешь?

– Можешь присесть? Возьми бумагу и ручку, я должен дать тебе кое-какие инструкции.

Катц подошел к столу с компьютером, вытащил из принтера лист чистой бумаги. Достал из кармана ручку.

– Я готов.

– Никакой спешки, Катц. Я тебе верю. Помнишь? Единственный человек, которому я по-настоящему верил …

Опять эти слова, чуть по-другому сказанные… они ему опять напомнили что-то, только он не мог сообразить, что именно.

– Нет, – сказал он вслух. – Не помню.

– Нет? Тогда слушай. У меня здесь девчонка Эвы. И я готов обменять ее на тебя.

Клингберг замолчал. Данни слышал только его дыхание. И где-то в глубине комнаты – заспанный детский голосок, который тут же затих, – видимо, Клингберг перешел в другую комнату. Голос его изменился, скорее всего, он теперь стоял в каком-то очень тесном помещении, рядом со стеной.

– Что я должен сделать?

– Я хочу, чтобы ты полетел в Доминиканскую Республику. Ты должен там быть, самое позднее, через три дня.

– Я в розыске.

– Это твоя проблема, не моя. Сейчас… – Он снова замолчал. Тишина. Катц представил, как страшно маленькой девчушке в обществе этого психопата… – Сейчас двадцать два ноль пять. Разница во времени минус шесть часов. Значит, ты должен быть на месте, самое позднее, в шестнадцать ноль пять ровно через три календарных дня.

– Не получится.

– Все получится. Импровизируй. На месте получишь дальнейшие инструкции. В прокатной конторе на твое имя будет заказана машина.

Опять детский крик: «Папа!» – Клингберг, очевидно, вернулся на старое место.

– Лиза проснулась, – сказал Джоель ласково. – Хочешь поговорить с мамой, Лиза? Подожди, сейчас она подойдет.

Не дай бог, опять начнет заикаться. Надо держаться. Ради Лизы надо держаться.

Она обеими руками прижала мобильник к уху.

– Девочка моя любимая, это мама. Слушай внимательно. Что бы ты сейчас ни думала, все будет хорошо. Обещаю. Все будет хорошо.

Лиза дышала, как набегавшаяся собачонка.

– Успокойся, маленькая, это важно. Попробуй дышать. Как всегда. Ничего страшного. Обещаю. Я твоя мама, и ты должна мне верить.

Лиза, как ей показалось, немного успокоилась.

– А где ты, мама?

– Дома. У себя дома.

– А мои вещи целы? Нашла бакугана?

– Нашла. Здесь все, как всегда. Я прибрала твою комнату, там теперь очень хорошо. Увидишь, когда придешь.

Лиза тихонько заскулила, как от боли.

– Я не хочу здесь жить, мамочка.

– Я знаю.

– А что теперь будет?

– Ничего не будет. Скоро увидимся, тебе можно будет поехать домой. Может быть, не сразу, но в конце концов – обязательно. Обещаю. Не знаю, удастся ли нам еще поговорить по телефону, но главное – думай о приятном. О чем-нибудь очень приятном.

Она не узнавала свой голос. На экране воображения проносились картинки, своего рода отчет о семилетнем пребывании Лизы на этой земле. С того мига, как она родила ее в стокгольмском роддоме в чудесный, искрящийся солнцем и снегом февральский день, и до последнего раза, когда она ее видела: на лестничной площадке у Улы.

– Я очень люблю тебя, Лиза.

– И я тебя люблю, мамочка.

Эва заплакала, но тут же взяла себя в руки. Она почему-то решила, что Клингберг собирается продолжать разговор, сказать что-то еще. Вместо этого послышались короткие гудки.

Он ехал по Е-4 вдоль Веттерна. Висингё был похож на картонную модель острова, плывущую по озеру неизвестно куда. Движение спокойное, главным образом фуры. Нежно-зеленые откосы берегов.

Не доезжая Гренны заехал на стоянку и съел захваченные бутерброды. Тонированные стекла внушали обманчивое чувство безопасности.