Карл-Йоганн Вальгрен - Тень мальчика

Его охватило странное чувство умиротворения, похоже на героиновый кайф. Мышцы отключились, но эндорфины тут как тут. Значит, так он и умрет, счастливо одурманенный карибским зельем?

Он стоял на коленях, не в силах пошевелить даже пальцем. Рев ветра не умолкал. Куски черепицы летали в воздухе, как сухие листья… и не только черепицы – доски, вырванные с корнем кусты, сломанные ветки. Куски кровельной жести парили в воздухе метрах в тридцати от земли и где-то с грохотом приземлялись.

А здесь, в убойном цехе, все было на удивление спокойно. Человек в кроссовках мерно постукивал по ноге молотком. Он, похоже, в совершенной отключке, еще почище, чем он сам. Зачем-то снял футболку. Нищий бродяга на краю земли. И кто же он? Кристофер Клингберг? Повсюду шрамы от побоев, на спине полосы, били кнутом, как животное. Или еще в детстве? Мертвец, уже давно мертвец. Какая же дикая психологическая травма должна произойти, чтобы человек сам себя воспринимал как мертвеца? И воспринимал ли он вообще что-нибудь?

Клингберг стоял рядом с ним – возможно, хотел насладиться зрелищем казни. Он слышал его слова, но странно, будто тот говорил издалека, из конца бесконечного коридора, тихо и гулко. Он кричит, вдруг сообразил Катц, кричит… старается перекричать свирепый рев тропического урагана.

– Все должно подчиняться логике, Катц. Ты умираешь, я отпускаю девчонку. Готов к самопожертвованию?

Данни попробовал сказать «да», но, оказывается, не мог пошевелить языком, поэтому просто закрыл глаза. Ему все равно не выжить. Клингберг зашел так далеко, что отступать ему некуда, и оставлять живых свидетелей тоже ни к чему.

– Я ведь по-прежнему могу спокойно вернуться в Швецию… все указывает на тебя, правда? Ничего не изменилось. Все висит на тебе. Даже убийство Юлина, единственного, кто мог бы, чисто теоретически, свидетельствовать против меня. А знаешь, почему я его убил?

Он долго и внимательно смотрел на Катца. За дверью по-прежнему оглушительно ревел ураган.

– Я его убил, потому что он хотел убить тебя! – крикнул Клингберг. – Ты все-таки вышел на этого глухого сопляка, и Юлин не хотел рисковать. А я был против. Я, между прочим, спас тебе жизнь… Потому что меня очень развлекала ситуация – тебя ищут с собаками, обвиняют черт-те в чем, чего ты не делал… Симпатично, правда?

Джоель крикнул что-то еще, но Данни не понял. Со слухом творилось что-то странное – то он слышал рев урагана, то вдруг все затихало, и он не мог различить ничего, кроме непрерывного шороха, как в телефоне при дальней связи. Будто кто-то переключал в его голове реле.

– Тебя легко использовать, Катц. Ты заранее осужден, точно как тогда, в Хессельбю.

И что-то еще… оказывается, только тогда, когда Катц переспал с его девушкой, Ингрид, Джоель понял, что этот парень и тот малолетний наркоман, который испоганил когда-то их яхту, – одно и то же лицо. Проверить труда не составило – так оно и было. Катц предал его, тот самый Катц, который встал на его защиту, когда над ним в Карлсборге измывался десантник. Клингберг говорил и говорил, но до Катца плохо доходили его слова. Что-то насчет того, как он ненавидел Ингрид и Катца, как он ненавидел предательство… с тех пор, как исчез брат, как его предали родители, поглощенные горем по Кристоферу. Он ненавидел, ненавидел… Данни не мог сосчитать, сколько раз повторил Клингберг это слово. Ингрид уехала во Францию и уже не вернулась оттуда. Пропала во время прогулки в горах. В Пиренеях. Тело так и не нашли. Но он-то, Клингберг, знает, где его искать, вернее, останки…

Бешенство… смутно подумал Данни. Необузданные припадки бешенства, которым они оба подвержены. И сейчас… сейчас, если он хочет попытаться спастись, он должен заставить себя рассвирепеть, вызвать из души эту темную, неподвластную логике ненависть. Тот, другой Катц, умиротворенный и расслабленный, даже усмехнулся – ну и идиот же я…

– Полотенца, – с трудом выдавил он. – Кто-то послал тебе вуду-причиндалы, и ты вскоре исчез.

– Было такое… а ведь забавно, правда? – Клингберг рассмеялся. – Черномазый убивает жида. Ты не видишь в этом иронии? Он воткнет тебе в мозг вот этот стержень, как только я выйду за дверь.

Клингберг всегда был антисемитом, расистом и антисемитом, Данни знал это, еще когда они учились в школе переводчиков, но тогда ему было наплевать. Ему вообще было наплевать на Клингберга, потому что он глубоко его презирал.

– Посмотрел бы ты на себя, Катц, в эту минуту… с убойной маской на башке, как скотина… на карачках… обосрался к тому же…

И правда – Катц краем сознания ощущал запах, видимо, зелье, которым его отравили, полностью парализовало сфинктеры. Плевать… он был почти счастлив. У Клингберга пошла носом кровь, стекала по подбородку и шее, но он был так возбужден, что не замечал этого.

– Мне пора, – сказал он нарочито буднично. – Пока дороги совсем не развезло.

Кивнул человеку с молотком, попятился, но задержался в дверном проеме. Ветер рвал на нем одежду. Наконец повернулся и, пригибаясь, побежал к машине.

Катц вдруг понял, что жить ему осталось десять – пятнадцать вдохов.

Человек с молотком сделал два шага. Для того чтобы вогнать заостренный стержень в голову Катца, ему придется присесть на корточки. Либо поднять Катца и упереть во что-то.

Ярость. Должны прийти ярость, бешенство – все, что помогло ему выжить.

Руки его были судорожно сцеплены. Оказывается, в кулаке осталось немного соли. Он вспомнил Ангелу, Эву, Лизу, которую Клингберг, понятно, не отпустит с миром. Он убьет и девочку. Знакомая красная пелена в глазах… опьянение уступило место темной ненависти. Ну, нет…

Человек с молотком встал рядом с ним на колени. Медленно поднял молоток, но, очевидно, сообразил, что под этим углом удар нанести не удастся. Он пнул Катца ногой к дощатой стене. Ветер снаружи выл, не переставая ни на секунду. Мимо двери прокатилось бревно. Черепица, листы жести… Ненависть все росла и росла, ненависть, которую он носил в себе с детства… Он поднял левую руку к лицу и начал бессознательно слизывать соль. Зомби не понял, что он делает, но на всякий случай оторвал руку от лица и прижал ее коленом к полу, рядом с бедром… Катц нащупал в кармане механический пистолет и застонал. Мышцы начали слушаться, но каждое движение причиняло невыносимую боль. Ненависть, ненависть… только ненависть поможет его воскресению из мертвых. Он зажал пистолет в руке. Живой мертвец начал поднимать его, взял за руки, чтобы удобнее положить на земляной, почерневший от застарелой крови пол. Головы их почти соприкасались, Катц почувствововал знакомый запах мази от комаров.

Два дециметра. Данни удивился точности своих действий, словно он заранее знал, что делать в подобной ситуации. Человек посмотрел на него с удивлением, когда Катц внезапно поднял руку, приставил к его виску твердый металлический предмет и спустил курок. Удивление и, как показалось Катцу, радость прочитал он во взгляде живого мертвеца, но длилось это секунду, не больше, – тот рухнул на Данни, придавив его своим телом.