Линда Лафферти - Невеста смерти

– Прими меня! – воззвал с кровати приглушенный голос.

И всё. Ни звука больше. Красное на белых простынях, ползущая бесшумно кровь, нарастающий красный гул…

Дон Юлий смотрел на кровь. В висках бился пульс. Тело его облепили присосавшиеся пиявки. Он принялся сбрасывать их, отрывать от тела, от головы… Перед ним мелькнула рожа безумного дьявола из таверны, того, что проклял его и порезал ему лицо, и больной ощутил его смрадное дыхание. Потом дьявола сменил медведь. Медведь говорил по-чешски, и дон Юлий рубанул его по плечам – топором, со всего размаха. Появился танцующий олень с факелом в копыте. Восставший из могилы Бахус… Все кричали и выли, требуя мести за Чески-Крумлов.

Юлий изничтожил их всех. Порубил на куски, круша головы и кости, рассекая плоть. Он резал пиявок, выдирал их жуткие глаза, жаждавшие его крови. Он раскроил грудь матери, этой итальянской шлюхи, совокуплявшейся с его распутным отцом и оставившей ему в наследство клеймо ублюдка.

Он убил отца, этого злодея, завладевшего Книгой Чудес. О, да, да! Отца он убивал больше всего, снова и снова.

Когда стражники и врачи все же проломили дверь, от тела остались только мелкие кусочки, не больше тех, что в Чески-Крумлове бросают собакам.

Трясущегося и бормочущего что-то дона Юлия увел доктор Мингониус. Обведя взглядом забрызганную кровью, разгромленную комнату, он заметил в углу королевского сына. Забившись в тень, безумец нежно поглаживал клок спутанных волос.

Доктор закрыл глаза и помолился, прося у Господа сил.

– Идем, – сказал он. – Возьми меня за руку, Джулио. Я приготовлю тебе чай и теплую ванну.

Бастард не ответил – он лишь продолжал поглаживать клок волос.

– Ее больше нет, – сказал он глухим голосом. – Она ушла вместе с шифром. Теперь никто не сможет прочитать книгу. Никто не успокоит голос а . Никто. Никогда.

Другие медики прошли вперед, оглядывая сцену кровавого спектакля, качая головами и негромко переговариваясь.

– Идем, Джулио, – сказал доктор Есениус. – Идем отсюда.

– Приготовьте горячую ванну! И побыстрее! – крикнул стражникам Томас и прикрыл глаза ладонью; ноги его сделались ватными. – Ох, Маркета… – всхлипнул он. – Я подвел тебя!

Чья-то рука мягко легла ему на плечо. Врач открыл глаза и увидел старика-священника.

– Нам нужно поговорить, – шепнул испанец.

– Как вы могли допустить, чтобы она пришла сюда?! – воскликнул Мингониус, вытирая глаза. – Ради Бога, как вы могли?!

– Разве он не был владыкой Чески-Крумлова? Разве не получил власть от короля? – отозвался иезуит. – Или вы предпочли бы, чтобы меня отправили на плаху? Я и сам боялся этого чудовища.

Томас не ответил. Он не плакал с тех пор, как был мальчишкой, а теперь слезы лились из его глаз не переставая. Медику не подобало плакать, тем более личному врачу короля, но он ничего не мог с собой поделать.

Секунду-другую священник смотрел на него, понуро опустив плечи, а потом сказал:

– Идемте, доктор. Есть кое-что, о чем вам следует знать.

Мингониус взглянул на иезуита и вдруг увидел в его лице спокойствие и ясность, которых не замечал раньше.

– Будьте крепки в вере своей, – добавил старик.

– Позвольте мне позаботиться о нем, – сказал Ян Есениус, беря коллегу за локоть. – Вам нехорошо, друг мой.

Томас кивнул.

Затем, получив согласие дона Юлия, Есениус взял его за руку. Взгляд безумца рассеянно блуждал, а двигался он скованно и неуклюже, но не сопротивлялся и покорно, как детский пони, заковылял рядом с доктором.

– Я сам искупаю Джулио, – сказал Ян. – Я сам, господа, обо всем позабочусь! – добавил он громко и четко, и в голосе его прорезалась грозная нотка.

– Конечно, – согласились все. – Так и должно быть. Как распорядился король.

– С милости Божией, – пробормотал Мингониус.

Ян Есениус и дон Юлий спустились по ступенькам и проследовали за стражником Халупкой в купальню с глубокой мраморной ванной, уже наполненной горячей водой с пахучим розмарином – травой памяти.

Джулио снилось, что он плывет. Странные растения и цветы, которые он видел только в детстве, переплетались над ним, цепляясь корнями, изгибались…

Он напряг глаза и присмотрелся повнимательнее. Внизу, под ним, плавали девицы с округлыми животами и тяжелыми, набухшими грудями. Они смеялись и резвились, скатывались по водным горкам и падали в бурливые, неисчерпаемые пруды.

Принц плыл на спине, вместе с ними, отдавшись во власть неторопливому магическому потоку. Он ощущал любовь водных ангелов, так же медленно плывущих рядом. Он видел над собой лицо Яна Есениуса, его протянутую руку.

Покойся с миром.

Молодой человек ощутил боль – резкую, но недолгую. Лицо доктора померкло. Его место заняла женщина с бледной кожей и в белом платье, какие носили сто лет назад. Она манила его и улыбалась.

А потом вода вдруг стала красной. И это было последним, что видел дон Юлий. Все исчезло.

Жители Чески-Крумлова погребли останки на францисканском кладбище, рядом с Влтавой. Отец Маркеты был безутешен, и его большие плечи дрожали, когда он плакал над могилой. Люси Пихлерова поседела за одну ночь, и люди шептались, что она подвинулась рассудком. Когда через несколько лет цирюльник умер, его вдову даже пытались изгнать из города. Но в конце концов крумловцы сжалились над несчастной, выжившей из ума старухой. Люси оставили в покое – доживать последние годы в бане, рядом с Банным мостом, под присмотром дочерей-близняшек.

В тот же самый день, когда Чески-Крумлов прощался с Маркетой, монастырь Бедной Клары скорбел по матери-настоятельнице, умершей одновременно с племянницей. Сложив руки, сестры молились за ее обреченную на вечные муки душу. Говорили, что она скончалась в постели знахарки, ведьмы, под домом которой, в древнем подземелье, и была погребена, как какая-нибудь язычница. Монахини так и не смирились с ее еретической изменой Господу.

Шестнадцать месяцев спустя было объявлено о смерти дона Юлия от воспаления горла, что объясняло его молчание после ночи убийства. По слухам, безумного принца держали под замком в зарешеченных комнатах замка, где за ним, по причине его опасности для окружающих, наблюдали только лечащие врачи. Дабы никому не приходилось заходить в спальню и выносить ночные горшки, для него устроили отдельное отхожее место, и лишь старому стражнику Халупке с женой, помогавшей в кухне, дозволялось приносить королевскому бастарду еду и убирать в комнате.

Тело дона Юлия до сих пор покоится в безымянной могиле на крумловском кладбище.

Лето 1608 года