Инга Могилевская - Петля. Тoм 1

– Ты знал и все равно сделал это?

– Что?

– Не притворяйся! Ты знаешь, о чем я! Поместье того латифундиста в прошлом году!

Индеец хмурится, потом покосившись на сидящего за столом ребенка, сдавленно и сурово проговаривает:

– Выйди за дверь, сын. Дай мне поговорить с этим человеком.

Мальчик резко разворачивается к ним лицом, сверкает на отца колючим гневным взглядом… Но не перечит. Подхватив подмышку свою книгу, коробок спичек и свечу, молча выходит на улицу.

– Так помнишь поместье? – повторяет гость, когда дверь за ребенком захлопывается с оглушительно нервным грохотом.

– Того самозванца МакЛейна… – шепчет индеец, – Ну помню… Твоя ж наводка. Только говорить там больше не о чем. Его больше нет, и все сгорело.

– Сгорело в пожаре, который устроил Рауль… После того, как перебил их семейство.

– Ну, не он один, – индеец бросает многозначительный взгляд на гостя, – Не отнекивайся – мы все в этом участвовали. Хотя, конечно, Рауль больше других приложил руку, что, в принципе, справедливо. Он ведь прочувствовал их кнут на собственной шкуре. Он имел право на свою месть.

– Вот как?! Имел право на месть, говоришь?! И ты знал, что его месть этим ограничится! Знал, на ком еще он захочет отыграться, и все равно позволил Раулю забрать его!

– Да о чем ты, черт возьми?!

– Я о ребенке, Хок! Неужели ты его не помнишь? Ах, ну да, ты же на него даже не взглянул! Даже внимания не обратил! А стоило бы! Стоило бы посмотреть ему в глаза, прежде чем согласиться отдать в руки этого чокнутого!

– Ты про отпрыска МакЛейнов?

– Именно.

– И что?

– Тебе стоило… стоило взглянуть на него, но нет… ты сказал: «Если Рауль хочет, пусть забирает себе – это его трофей», ты сказал: «Пусть делает с ним, что хочет», ты сказал: «Ничего страшного, если он немного выбьет из щенка дух белых».

– И что? – голос индейца, постепенно выходя из зыбучих оков прострации, становится все ледянее, тверже, злее.

– А то, что Рауль действительно из него всю душу выбил. А она итак не понятно в чем там держалась! Ты бы видел его!

– Прекрати это повторять. Ну, посмотрел бы я на него, и что? Что я, не знаю, как выглядят их щенки?! Или не знаю, в кого они вырастают?!

– Этот был необычный… даже для гринго. Ты бы никогда не отдал его Раулю, если бы увидел его лицо…

– Да плевать, как он выглядел. Его могли бы прикончить вместе с остальной семейкой! Надо сказать, ему еще повезло, что Рауль пожелал взять его к себе.

– Повезло?! Черт возьми, Хакобо! У тебя вообще есть сердце? Это же ребенок!

– Это отпрыск МакЛейнов.

– Да не важно, чей он! Но он даже младше твоего сына! Почему мальчик должен расплачиваться за то, кем были его родители?!

– Потому что у него хозяйская кровь. И он – наследник. Не отдай я его Раулю, его забрали бы белые, а лет через десять-двадцать он бы стал очередным МакЛейном! Тебе не кажется, что на наших землях итак слишком много чужеродных хозяев?!

– Ты мог забрать его себе.

– И что бы я с ним делал?! У меня уже итак есть один на шее. Зачем мне еще вскармливать гринго?

– Можно подумать, ты своего сына вскармливаешь! «На шее» – как же! Он у тебя давно сам о себе заботиться, – презрительно фыркает гость.

– Да, он самостоятельный. Но кто его, по-твоему, всему этому научил?

Гость разочарованно покачивает головой:

– Ладно. Речь сейчас не о твоем сыне, – медленно проговаривает он, – Бесенок -славный малый и тоже нуждается в заботе, хоть ты этого и не хочешь замечать. Но тот белый мальчик… Господи, Хок! Пабло сказал, что видел его один раз в окне дома спустя два месяца после возвращения. По его словам, ребенок был в ужасном состоянии. Еле на ногах стоял. Этот мерзавец держал его на привязи, как собаку, постоянно избивал, а работу заставлял делать такую, что и взрослому не под силу… И все это было еще до того как у чертового типа окончательно съехала крыша. Пабло говорит, что с тех пор мальчика не видел и ничего про него не знает. Думаю, врет. И остальные наши молчат. Как воды в рот набрали. Хотя по рожам видно, что что-то скрывают. Наверное, они все слишком боятся Рауля.

– Ты с чего так решил? Понавыдумывал себе черте что, и теперь, значит, все у тебя что-то скрывают…

– Хок, послушай… Я это не просто так. Да, они молчат, но одна девочка в деревне – племянница Габриэлы – рассказала мне, что несколько дней назад слышала жуткие детские вопли, доносящиеся из подвала его дома. Испугалась, дурочка, убежала. Только мне по секрету призналась, взяв обещание, что я никому не расскажу. Детские вопли… Я уверен, что это был он, что это он кричал. Не знаю, что Рауль с ним делает… Или делал… Может, его уже и в живых нет.

– А сам Рауль тебе, что сказал, когда ты его встретил?

– Ничего вменяемого… А когда я попытался его утихомирить, то и вовсе нож мне к горлу приставил. Мол, если и дальше буду совать нос, куда не следует…

– Может, дельный совет? – перебивает индеец.

– А может, у тебя хоть где-то в районе сердца кольнет, Хок? – злобно шепчет гость, вытаращив глаза, – Ведь не такой же ты, в самом деле, скотина!

– Какая теперь разница? Если он мертв…

– А если нет?

Не отвечает.

– А если еще жив? – настойчиво повторяет гость.

Его собеседник поднимается со своего лежака, медленно проходит взад-вперед по комнате, тяжело дыша и шаркая ногами, словно старик, потом бросает взгляд на входную дверь, подходит, приоткрывает ее, осторожно выглядывает в образовавшуюся щель. Видит мальчика, сгорбившегося на крыльце над книгой подле зажженной свечи. Понаблюдав за ребенком с минуту, снова бесшумно закрывает дверь, возвращается на прежнее место, садится, понуро опустив голову.

– Ты пришел только, чтобы рассказать мне об этом, Тито? – еле слышно спрашивает он.

– Да, – холодно отзывается гость.

– Я тебя выслушал. Можешь проваливать.

– И все?

– А что еще?

– Ты просто так меня выпроводишь и завалишься дальше упиваться своими вымученными страданиями? И ничего не предпримешь?! Я был лучшего мнения о тебе. И Скарлет бы это не одобрила.

От звуков прозвучавшего имени индеец невольно вздрагивает, поджимает задрожавшие губы….

– Не смей… Слышишь? Не смей…!

– Так веди себя по-человечески! Хок, черт возьми! Мы все тогда были подонками! Но я с этим жить не могу. И ты, я знаю, не такой!

Тишина.

– А что ты хочешь, чтобы я сделал? – помедлив, спрашивает индеец, не глядя на своего собеседника.

– Я не знаю, – раздраженно огрызается гость и решительно направляется к выходу, – Лично я еду вытаскивать мальчишку, даже, если это будет стоить мне жизни. А что будешь делать ты? Это твоя совесть, Хакобо. Что хочешь, то с ней и делай.

Он покидает их дом, громко хлопнув за собой дверью.

В метре от склоненной головы ребенка тяжело протаптывают грязные сапоги гостя. Отвязывает стоящую у ворот лошадь, садится в седло и галопом уносится проч. «Мог бы хотя бы попрощаться», – думает мальчик и переворачивает страницу, которую вроде как прочитал, но не может припомнить из нее ни слова. Пытается в очередной раз сконцентрироваться. Что-то ему мешает. Что-то свербит под кожей спины и покалывает крошечными иголочками позвоночник… Он знает, что это отец снова подглядывает за ним в дверную щель. Чувствует на себе его пытливый взгляд, но не решается повернуться, продолжает упорно игнорировать этот безмолвный призыв. Постояв так минут пять, отец все-таки выходит на крыльцо, присаживается рядом с ним на корточки. Тяжелая горячая ладонь опускается на плечо мальчика, ласково треплет его, потом пару раз легонько проводит по всклоченным волосам, и снова застывает на плече… Мальчику это кажется странным – таким… таким… неестественным… Это отцовское прикосновение. Он не может вспомнить, когда отец последний раз вот так ласково дотрагивался до него, гладил… Очень давно… «Зачем же сейчас? – думает он, – Ведь я уже не маленький? Что ему от меня нужно?»… Он не знает, как на это реагировать. Ему не по себе. Ему неприятно. Мышцы напрягаются, тело, будто каменеет. Мальчик отчаянно цепляется глазами за первую попавшуюся строку в книге, но его взгляд, скользнув по поверхности маслянисто-черных букв, срывается в бессмысленную пустоту.