Инга Могилевская - Петля. Тoм 1

Заключенная собралась духом, чуть придвинулась к странной выемке.

– Кто здесь? – прошептала она, и содрогнулась от собственного голоса, так оглушительно взорвавшегося в черной пустоте.

Ответа не последовало.

– Умоляю вас, отзовитесь… – проговорила она еще громче, – Я же слышу, что вы где-то рядом, – и снова прислушалась.

– Никого здесь нет, – ответила стена. Голос был сдавленным, задушенным, едва различимым, полным отчуждения и боли… Но, несмотря на это, молодым.

Странно… Разве стены узилищ не должны обладать голосом старца? – подумала она, придвинувшись еще ближе к каменной выемке.

– Кто ты? – спросила заключенная.

– Никто, – равнодушно отозвалась стена.

– Но имя-то у тебя есть?

– Какая тебе разница? – огрызнулась стена.

– Ты давно здесь?

– Не знаю… Что значит давно?

– Сколько дней? Или, может, месяцев?

– Не знаю… Тут время не течет – оно неподвижно и твердо, как скала… Ведь нет ничего, чем можно его измерить. Разве что собственным дыханием… Только, кажется, я уже умер и не могу дышать.

– Ты жив… Я слышу, как ты дышишь. И я с тобой разговариваю. А я-то все-таки живая.

– Ты в этом уверена? – печально спросила стена.

Заключенная не ответила. Снова протиснула руку в каменную пасть, теперь уже дальше и глубже, пока не смогла распрямить ладонь по ту сторону преграды. Там было пусто.

– Можешь подойти? Я просунула руку в твою камеру. Прикоснись ко мне.

– Зачем?

– Хочу чувствовать, что рядом есть человек. Мне страшно…

– Я уже не человек, – горько усмехнулась стена, – я чудовище. Сам себя боюсь. Хорошо, что здесь темно, и я не вижу, что со мной сделали, но… Я не осмеливаюсь даже прикоснуться к своему лицу, потому что знаю, в нем уже нет ничего человеческого.

– Почему? Тебя избили? Покалечили? Что с тобой?

– Иногда они приходят, чтобы отвести меня туда, и… Я закрываю глаза, чтобы случайно не увидеть где-нибудь свое отражение, – сбивчиво продолжил голос, будто не слыша ее вопросы, – мне все равно, что они со мной делают, и зачем им это нужно. Просто хочу, чтобы все закончилось. Хочу, чтобы это тело поскорее сгнило, исчезло, хочу, чтобы, наконец, заткнулся мой разум…

– Господи… Да что же они с тобой делают? Тебя пытают?

– …Потому что разум все время твердит, что я заслужил это… что я заслужил…

– Да какое же преступление нужно совершить, чтобы заслужить такое?!

– Тебя за что посадили? – спросил голос, в очередной раз проигнорировав ее вопрос.

– Не знаю… Меня не должны были садить за решетку. Мне заплатили, чтобы я… ну… – она замялась, не зная, как бы помягче объяснить, – В общем, последняя воля приговоренного к смертной казни – он пожелал женщину. Вот меня и привели.

– А, значит ты из этих… – разочарованно проныла стена, – И что? Скольких ты тут уже обрекла гнить заживо?

– Что?

– Не делай вид, что не понимаешь… Все началось после того, как ко мне в камеру тоже прислали одну такую ночную фею. Я даже не понимал, что все происходило на самом деле. Думал, приснилось. А потом начала развиваться болезнь…

– Я ничем не больна. Меня и здесь проверили, прежде чем пускать… Какую-то прививку еще поставили – до сих пор жжется.

– Дурочка… Бедная наивная дурочка, – прошептала стена уже мягко и ласково, и она почувствовала, как влажные костлявые пальцы обхватывают ее ладонь.

– Эй, не трогай меня, раз ты болен! – вскрикнула заключенная, и попыталась вырваться, – Ты же сам меня сейчас заразишь!

Он неохотно выпустил ее, а потом, словно обидевшись, отполз подальше и долго не отзывался.

Наверное, ей стоило попросить прощения… Что она, в самом деле? Какая ерунда… А если он больше не захочет разговаривать? Она не вынесет тишины. Тишина – слишком страшна в подобном месте. Она обладает голосом самых мучительных и кошмарных мыслей, она предрекает самые изощренные страдания, она пытает безответными вопросами и неизвестностью. Нужно говорить, нужно кричать, нужно выть – нужно рвать в клочья эту невыносимую тишину… Нужно извиниться перед ним. Пусть только не молчит.

– Послушай, я…

– Не волнуйся, – перебил он, – эта болезнь не передается простым прикосновением. Все сложнее…

– Ладно, не будем об этом. Не думай о болезни. Я тебя не вижу, только слышу твой голос, и представляю красивого юношу. Таким ты и будешь для меня, хорошо? Как все-таки тебя зовут.

– 457, – голос чуть дрогнул, когда он произносил свой номер.

– Это не имя.

– Называй меня так.

– Ладно. Как хочешь. А я Патрисия. Сказала бы, что рада знакомству, да только слово «рада» тут неуместно… – с горечью проговорила заключенная, – Но, по крайней мере, теперь мы не один на один с этим кошмаром, а хотя бы вместе, да, 457?

– Да.

– Хорошо, 457. Так что за преступление ты совершил? За что тебя посадили?

– Как ни странно, меня посадили не за мое преступление, а за то, что я был партизаном. Воевал на стороне ополченцев.

– Постой… Тебя, что упекли сюда еще до революции? – удивляется она.

– Какой революции? – он тоже удивлен, но, кажется, даже это удивление не способно пробить прочный слой апатии и безразличия в его слабом голосе.

– Ну, как же: два года назад, когда весь народ восстал, требуя отставки тирана. Всеобщая забастовка, митинги… Ужас, что творилось! Даже армия в основной своей массе поддержала протестующих. Почему тебя не амнистировали? Я думала, что с приходом нового президента, освободили всех политических заключенных.

– Значит, про меня забыли, – констатирует 457, – А что про меня помнить? Я же не человек, а так… Крыса. Мне самое место в их клетке.

– Ну, зачем ты так про себя?

– Потому что это – правда, – он вздохнул.

– Нет. Я уверена, ты хороший человек.

– Да откуда тебе знать, какой я?

– Не знаю, просто чувствую…

– Тшш… – перебил он, – слышишь шаги? Сюда кто-то идет.

Она замерла в панике – ужас сковал тело сильнее кандалов, даже дыхание затаила, напряженно вслушивалась…

– Не слышу, – шепотом призналась она.

– Просто еще не привыкла к здешним звукам… Один человек с каталкой… или тележкой…Сейчас спускается по лестнице… Потом скрипнет дверь в коридоре, он пройдет 30 шагов, и повернет в эту сторону, и еще 10 шагов… Сюда приходят только по двум причинам: принести еду или забрать туда.

– Куда «туда»?

– Туда…

– И меня заберут? – выдавила заключенная, немеющим от ужаса языком, – Меня тоже…?

– Патрисия… ты не бойся…Нечего уже бояться…, – тщетно попытался успокоить он.

– А вдруг они и меня…? Вдруг они сделают это же со мной? – она не смогла сдержать судорожный всхлип.

– Если хочешь, возьми меня за руку, – и она почувствовала, как из выемки в стене вынырнули его длинные искривленные и бугристые пальцы, застыли, наткнувшись на ее плечо. Она тут же ухватилась за них, сдавила крепко-крепко, будто это могло спасти ее от неумолимо приближающихся шагов и постукивания колесиков каталки. Теперь она их слышала. Все ближе и ближе. Каждый удар сапога по каменному полу, и дребезжание роликов резонировали в ее теле, сжимали в кулак ужаса ее сердце…