Майкл Шермер - Скептик: Рациональный взгляд на мир

В наше время функциональная магнитно-резонансная томография позволяет увидеть, где именно в мозге коренится предвзятость подтверждения, насколько она бессознательна и обусловлена эмоциями. Такое исследование провели в Университете Эмори под руководством психолога Дрю Уэстена, а результаты представили на ежегодной конференции Общества психологии личности и общества 28 января 2006 г.

Во время подготовки к президентским выборам 2004 г. 30 мужчин (половина из которых отнесли себя к ревностным демократам, а другая половина – к ревностным республиканцам) в процессе магнитно-резонансной томографии должны были оценивать утверждения Джорджа Буша-младшего и Джона Керри, в которых кандидаты явно противоречили сами себе. Как и следовало ожидать, республиканцы были так же беспощадны к Керри, как демократы к Бушу, но и те и другие смотрели на многое сквозь пальцы у «своих» кандидатов.

Однако томограмма показала, что область мозга, больше всего связанная с логическим мышлением – дорсолатеральная префронтальная кора, – бездействовала. Наиболее активными были орбито-фронтальная кора, задействованная в обработке эмоций, передняя поясная кора, связанная с разрешением конфликтов, задняя поясная кора, участвующая в оценочных суждениях моральной ответственности, и – когда испытуемые принимали эмоционально удобное решение – вентральный стриатум, связанный с удовольствием и вознаграждением.

«Мы не наблюдали повышенной активности в областях мозга, обычно вовлеченных в логическое мышление, – объяснил Уэстен. – Вместо этого мы увидели активизацию сети эмоциональных связей, включая системы, предположительно связанные с регуляцией эмоций, и системы, определенно связанные с разрешением конфликтов». Что интересно, активировались нейронные связи, отвечающие за поощрение избирательного поведения. «По сути, это выглядит, словно сторонники партий вертят когнитивный калейдоскоп, пока не придут к желаемому выводу, и тогда они получают огромное подкрепление – исчезают негативные эмоциональные состояния и активируются позитивные».

Таковы нейронные корреляты предвзятости подтверждения, и выводы из этого простираются далеко за границы политики. Судья или присяжный, оценивающий улики против обвиняемого, генеральный директор, изучающий информацию о компании, ученый, взвешивающий доказательства в пользу определенной теории, – у всех происходят те же процессы в мозге. Можно ли что-то с этим сделать?

В науке есть встроенные механизмы самокорректировки. В экспериментах требуется строгий двойной слепой контроль, где ни испытуемые, ни экспериментаторы не знают о распределении экспериментальных групп во время сбора данных. Результаты разбирают на профессиональных конференциях и в рецензируемых журналах. Исследования нужно воспроизвести в других лабораториях, не связанных с первым экспериментатором. Свидетельства обратного, как и противоречивые трактовки данных, нужно включать в статьи. Тем не менее, как замечает Уэстен, «даже при всех этих мерах предосторожности ученые грешат предвзятостью подтверждения, особенно когда авторы и рецензенты сходятся во мнениях, и исследования показали, что они оценивают одни и те же методы как удовлетворительные или неудовлетворительные в зависимости от того, соответствуют ли результаты их существующим убеждениям».

Нам нужны похожие средства устранения предвзятости подтверждения в бизнесе, политике и праве. Судьи и адвокаты должны критиковать друг друга за избирательное внимание к данным, чтобы укрепить свою позицию и предупредить присяжных о предвзятости. Директора компаний должны скептически рассматривать оптимистичные рекомендации заместителей и требовать представления противоречащих данных и альтернативных оценок. Политикам нужна система взаимного рецензирования получше, чем перебранки во время избирательных кампаний, – хотел бы я увидеть политические дебаты, где кандидаты должны занять позицию оппонента.

Скептицизм – противоядие от предвзятости подтверждения.

Через 13 лет после легендарного спора о теории эволюции между епископом Сэмюэлом Уилберфорсом («Мыльным Сэмом») и Томасом Генри Гексли («бульдогом Дарвина») в 1873 г. Уилберфорс погиб в результате падения с лошади. Гексли в разговоре с физиком Джоном Тиндалем саркастически заметил: «Его мозг впервые соприкоснулся с реальностью – и это оказалось смертельным».

Когда дело касается фундаментальных сил вроде гравитации и явлений вроде падения, наше интуитивное представление об устройстве физического мира (народная физика) довольно здраво. Мы можем по достоинству оценить насмешку Гексли и замечаем, что даже дети понимают юмор мультипликационной физики, когда, например, персонаж минует край обрыва и оказывается над пропастью, но не падает, пока не поймет, что он уже не на твердой земле (явление, также известное как «зависание койота» в честь Хитрого Койота, который часто попадал в такие переделки в погоне за своим врагом, Скороходом [50]).

Но многое в физике, как и в других дисциплинах, противоречит здравому смыслу, а до расцвета современной науки мы могли опираться только на чутье. Народная астрономия, например, говорила нам, что Земля плоская, небесные тела обращаются вокруг нее, а планеты – блуждающие боги, которые определяют наше будущее. Народная биология оперировала понятием жизненной энергии, текущей во всех существах, а они, как считалось, были созданы из ничего разумным творцом. Народная психология вынудила нас искать гомункула в мозге – духа в механизме – сознание, неведомым образом отделенное от мозга. Народная экономика заставила нас презирать избыточное богатство, считать ростовщичество грехом и не доверять невидимой руке рынка.

Народная наука так часто ошибается, потому что мы сформировались в принципиально иной среде, чем та, в которой живем. Наши чувства настроены на восприятие предметов среднего размера – скажем, в диапазоне от муравьев до гор, но не бактерий, молекул или атомов, с одной стороны, и не звезд и галактик – с другой. Мы живем всего 70 лет, слишком мало, чтобы наблюдать эволюцию, дрейф континентов или глобальные изменения окружающей среды.

Представления народной науки о причинно-следственных связях столь же ненадежны. Мы верно идентифицируем рукотворные предметы, например каменные орудия, как продукты деятельности разумного творца, и отсюда предполагаем, что все функционирующие объекты, например глаза, должны быть созданы таким же разумным образом. В отсутствие убедительной теории рождения сознания в результате нервной деятельности мы изобретаем душу, обитающую в голове. Мы жили небольшими кочующими группами охотников и собирателей, у которых не было особых богатств или представлений о свободном рынке и экономическом росте.