Алистер Макграт - Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира

Насколько же надежен этот метанарратив? В глазах критиков это метафизически нагруженный «дарвинизм», помещенный в контекст дебатов XXI века [297] См., например, Robert J. Richards , «The Meaning of Evolution: The Morphological Construction and Ideological Reconstruction of Darwin’s Theory», Chicago: University of Chicago Press, 1992. . Из Дарвина делают кумира и его именем отстаивают точки зрения, которые он не поддержал бы и едва ли стал бы им симпатизировать. Эта «дарвинистская идеология» – пример «эрзац-теологии», как не без вызова называет подобные явления Джордж Стайнер: система представлений, чья структура и намерения религиозны «с точки зрения стратегии и результата» [298] George Steiner , «Nostalgia for the Absolute», Toronto: Anansi, 2004, p. 4. (но, само собой, не с точки зрения названия). Главная трудность, с которой сталкивается здесь Докинз, – это переход от дарвиновской теории естественного отбора, временной и нуждающейся в поправках, к нарративу смысла, актуальному для всей Вселенной. Ведь и сам Докинз совершенно справедливо подчеркивает, что подход Дарвина носит сугубо временный характер, как, впрочем, и любые другие научные теории: «Даже если конец XX века стал временем торжества Дарвина, мы должны признать возможность того, что на свет выйдут какие-то новые факты, которые заставят тех, кто в XXI веке придет к нам на смену, отказаться от дарвинизма или изменить его до неузнаваемости» [299] Richard Dawkins , «A Devil’s Chaplain», London: Weidenfield & Nicholson, 2003, p. 81. . Надо отдать Докинзу должное: он прекрасно понимал, что если наука хочет оставить глубокий след в культуре, ей нужно создать более глубокий и широкий нарратив о реальности, на основании которого можно было бы выработать в том числе и моральные ценности.

Одним из самых вдумчивых критиков идеи, что наука может дать строгие и надежные ответы на вопросы о ценности и смысле, стал нобелевский лауреат сэр Питер Медавар, «эталон рационализма» [300] Stephen Jay Gould , «Foreword», в кн. Peter Medawar , «The Strange Case of the Spotted Mice», Oxford: Oxford University Press, 1996, p. v. , которого Ричард Докинз назвал «главным заступником ученых в современном мире» [301] Анализ этой точки зрения см. в работе Neil Calver , «Sir Peter Medawar: Science, Creativity and the Popularization of Karl Popper», Notes and Records of the Royal Society» 67, 2013, pp. 301–14. . Медавар пользовался уважением далеко за пределами научного сообщества благодаря тому, что всегда был готов творчески и конструктивно сотрудничать с представителями гуманитарных наук и признавал и сильные, и слабые стороны любой интеллектуальной дисциплины, в том числе собственной. Медавар спешил развенчать мистическую чушь всегда и везде, невзирая на авторитеты: например, он, как известно, разнес в пух и прах мистические представления об эволюции французского палеонтолога Пьера Тейяра де Шардена – Медавар полагал, что верить в них могут только люди, неспособные мыслить логически [302] Peter Medawar , «Critical Notice», «Mind» 70, no. 277, 1961, pp. 99–106. . Однако Медавар понимал, как опасно переоценивать масштабы, доступные как науке, так и логике. Молодые ученые, писал он, ни в коем случае не должны «путать необходимость логики с достаточностью логики». Рационализм, утверждал он, «не в состоянии ответить на многие простые, детские вопросы» о происхождении и целях человечества. «В поиске ответов на эти простые вопросы нам не следует обращаться к рационализму, поскольку рационализм не приветствует стремление искать что-либо» [303] Peter Medawar , «Advice to a Young Scientist», New York: Harper & Row, 1979, p. 101. . Представление Медавара об ограниченности возможностей науки радикально отличается от позиции Докинза. Медавар четко разделяет «трансцендентные вопросы», которые, по его мнению, лучше оставить религии и метафизике, и вопросы об организации и структуре материальной Вселенной, с которыми по праву имеют дело естественные науки. Медавар подчеркивает, что возможности науки, «скорее всего», ограниченны, если учесть существование вопросов, «на которые наука ответить не может и не сможет ни при каких мыслимых достижениях научно-технического прогресса» [304] Peter Medawar , «The Limits of Science», Oxford: Oxford University Press, 1985, p. 66. О влиянии Поппера на Медавара см. Calver , «Sir Peter Medawar», pp. 301–14. . Кое-кто, в частности, те, от которых Медавар отмахивается как от «доктринеров-позитивистов», высмеивают эти вопросы и считают их «не-вопросами или псевдо-вопросами, которые задают лишь простаки, и только шарлатаны всех мастей претендуют на знание ответов на них» [305] Medawar , «The Limits of Science», p. 66. . По мысли Медавара, такой лукавый ответ ничего не дает, кроме ощущения «пустоты и неудовлетворенности». Те, кто задает эти вопросы, относятся к ним очень серьезно.

3. Многоуровневые карты как источник ответов на главные вопросы бытия

Третий подход, за который ратует эта книга, состоит в том, чтобы признать важность и законность главных вопросов бытия и обратиться к многоуровневым картам смысла, чтобы получить обогащенную (но не раздутую) картину реальности как с когнитивной, так и с экзистенциальной стороны. Поиск обогащенной и углубленной картины реальности, которая позволит оценить всю сложность мира и жить полной осмысленной жизнью, – свойство человеческой природы. Даже Зигмунд Фрейд – вот уж кого не назовешь самым религиозным человеком XX столетия! – и тот понимал, что в человеческой природе заложено глубинное инстинктивное стремление к поискам смысла и трансцендентности. Нам нужна уверенность, что при всей фрагментарности нашего опыта существует обогащенный нарратив, который связывает все в непротиворечивую осмысленную структуру. Именно об этом говорил философ Людвиг Витгенштейн, когда заявлял, что «верить в Бога – значит понимать, что жизнь имеет смысл» [306] Ludwig Wittgenstein , «Notebooks 1914–1916», Chicago: University of Chicago Press, 1979, 74e (запись за 7 августа 1916 года). .

На страницах этой книги я неоднократно подчеркивал, что христианская вера, по моему мнению, обогащает научную картину мира, делает ее убедительной и более приемлемой. Но хотя я и приводил различные доводы в защиту своей точки зрения, едва ли со мной согласятся все мои читатели. Ведь и против моей позиции можно привести вполне логичные аргументы. Пожалуй, главный из них состоит в том, что доказательная основа у христианства гораздо слабее, чем у естественных наук.

С этим я соглашусь – однако укажу, что тут необходимо сделать два существенных уточнения. Прежде всего, нам нужно напомнить себе, что все научные суждения временны. То, что принято сегодня, завтра может быть отвергнуто, поскольку появятся новые данные. Более того, любое мировоззрение, в том числе и метафизически раздутый дарвинизм по Докинзу, не может быть доказано эмпирически. Как ясно видно из произведений Фомы Аквинского, Г. К. Честертона и К. С. Льюиса, христианство вполне можно оправдать – в том смысле, что можно привести веские причины принять его идеи, – однако доказать его правоту невозможно. Как, впрочем, и правоту атеизма. Или буддизма. Или чего угодно, что выходит за пределы эмпирического опыта, а под эту категорию подпадают любые поиски смысла жизни или надежной морали. Человек так устроен, что доказать можно лишь неглубокие истины, а более глубокие лежат вне досягаемости окончательных доказательств; тем не менее, этим глубоким истинам можно доверять.