Генри Киссинджер - Мировой порядок

К концу 1960-х годов преобладающая стратегическая доктрина сверхдержав опиралась на способность нанести «неприемлемые» по масштабам потери предполагаемому противнику. Что именно противник считал неприемлемым, определялось, конечно, «на глазок»; подобные вопросы не обсуждались.

Подобные расчеты видятся ныне сюрреалистическими, тактика сдерживания строилась на «логических» сценариях, предполагавших такой уровень потерь, понесенных в считаные дни или часы, который превосходит совокупные потери за четыре года мировой войны. Поскольку ни у кого не было опыта использования этого оружия на практике, сдерживание зависело в значительной степени от умения воздействовать на противника психологически. Когда в 1950-х годах Мао заявил о готовности Китая потерять сотни миллионов человек в ядерной войне, на Западе его слова восприняли как симптом эмоционального (или идеологического) расстройства. Однако, по сути, китайским лидером руководил трезвый расчет: чтобы противостоять военным возможностям за пределами предыдущего человеческого опыта, необходимо продемонстрировать готовность к самопожертвованию за пределами человеческого понимания. К слову, шок, который испытали в западных столицах и в странах Варшавского договора после этого заявления, кажется несколько надуманным – ведь собственные доктрины сверхдержав тоже строились на учете апокалиптических рисков. Если выразиться затейливее, доктрина взаимного гарантированного уничтожения предполагала, что лидеры сверхдержав действуют в интересах мира, намеренно подвергая свое гражданское население угрозе гибели.

Предпринималось много усилий, чтобы разрешить дилемму обладания огромным арсеналом, который не может быть использован и угроза использования которого неправдоподобна. Разрабатывались комплексные сценарии войны. Но ни одна из сторон, насколько мне известно (а некоторое время я находился в гуще событий), не приблизилась к «точке невозврата» в ситуации с применением ядерного оружия, несмотря на все сложности в отношениях между сверхдержавами [125]. Не считая кубинского ракетного кризиса 1962 года, когда советской воинской части первоначально разрешили использовать ядерное оружие для самозащиты, никто всерьез не задумывался над применением атомной бомбы – не важно, друг против друга или против неядерных третьих стран.

Таким образом, наиболее грозное оружие, расходы на которое составляли львиную долю в оборонном бюджете сверхдержав, утратило актуальность для преодоления фактических кризисов, возникавших в мире. Взаимное самоубийство превратилось в механизм поддержания международного порядка. Когда во время холодной войны Вашингтон и Москва регулярно бросали вызов друг другу, это была имитация войны. В разгар ядерной эпохи, как ни удивительно, ключевое значение имели обычные вооруженные силы. Военные столкновения того времени происходили на отдаленной периферии – Инчхон, дельта реки Меконг, Луанда, Ирак и Афганистан. Мерилом успеха являлась эффективность поддержки местных союзников. Короче говоря, стратегические арсеналы ведущих держав, несоизмеримые с мыслимыми политическими целями, создавали иллюзию всесилия – иллюзию, которую опровергал ход событий.

Именно в этом контексте в 1969 году президент Никсон начал официальные переговоры с СССР по ограничению стратегических вооружений (у нас эти переговоры обозначаются как SALT [126]). Они завершились подписанием в 1972 году соглашения, которое установило предельную численность пусковых установок и баллистических ракет, а число участков, защищенных ПРО, ограничило до одного для каждой сверхдержавы (по сути, превратив эти участки в лагеря обучения, хотя полное развертывание ПРО США, по оценке Никсона, в 1969 году требовало двенадцати участков). Логика решения была такова: конгресс США отказался одобрять ПРО более чем двух участков, следует выстраивать тактику сдерживания на основе взаимного гарантированного уничтожения. Имеющегося наступательного ядерного оружия с каждой стороны было достаточно – на самом деле более чем достаточно – для обеспечения неприемлемого уровня потерь. Отсутствие ПРО устраняло любые неопределенности из этого расчета взаимного уничтожения, гарантируя сдерживание – и гибель обеих стран, если сдержать противника не удастся.

На саммите в Рейкьявике в 1986 году Рейган предложил забыть о принципе взаимного гарантированного уничтожения. Он высказался за полное уничтожение всего наступательного оружия и за отмену Договора о противоракетной обороне, что позволит развивать оборонительные системы. Его целью было покончить с концепцией взаимного гарантированного уничтожения через запрет наступательного оружия и развитие систем противоракетной обороны в качестве инструмента «страхования рисков». Но Горбачев верил – ошибочно, – что программа противоракетной обороны США уже реализуется полным ходом, а Советский Союз, не обладая эквивалентной технико-экономической базой, не в состоянии конкурировать с Америкой. Поэтому он настаивал на сохранении Договора о ПРО. От гонки стратегических вооружений СССР фактически отказался спустя три года – так закончилась холодная война.

С тех пор количество стратегических ядерных наступательных вооружений неуклонно сокращалось – сначала при Джордже Буше-старшем, а затем при Обаме; в рамках соглашения с Россией уничтожено около полутора тысяч боеголовок с каждой стороны, это приблизительно 10 процентов от числа боеголовок, имевшихся в момент пика господства концепции взаимного гарантированного уничтожения. (Даже нынешнего сокращенного количества оружия более чем достаточно, чтобы реализовать на практике идею взаимного гарантированного уничтожения.)

Ядерный баланс оказал парадоксальное влияние на международный порядок. Исторический баланс сил обеспечил доминирование Запада над колониальным миром; напротив, ядерный баланс – тоже порождение Запада – принес противоположный эффект. Военное превосходство развитых стран над развивающимися стало несравнимо большим, чем бывало когда-либо прежде. Но поскольку значительная часть военных усилий теперь сводилась к развитию ядерного оружия, использование которого считалось возможным только при самом серьезном кризисе, региональные державы получили возможность «подправить» общий военный баланс с помощью стратегии, ориентированной на затягивание любой войны за пределы готовности населения «развитой» страны ее поддерживать – так было с войнами Франции в Алжире и Вьетнаме, с войнами США в Корее, Вьетнаме, Ираке и Афганистане и с войной Советского Союза против Афганистана. (Везде, кроме Кореи, войны завершились односторонним уходом формально более могущественного участника после затяжного противостояния обычных вооружений.) Асимметричные войны разворачивались «на полях» традиционных доктрин о линейных операциях на вражеской территории. Партизанские силы, которые не защищают конкретную территорию, могут сосредоточиться на нанесении потерь и подрыве политической воли противника продолжать конфликт. В этом смысле технологическое превосходство обернулось геополитической импотенцией.