Генри Киссинджер - Мировой порядок

«Цикл, который бесконечен, развивается от равновесия к равновесию, а затем к новому нарушению равновесия. Каждый цикл, однако, приводит к более высокому уровню развития. Отсутствие равновесия нормально и абсолютно, тогда как равновесие преходяще и относительно».

В конце концов эти испытания должны породить нечто вроде традиционного для Китая результата – форму коммунизма, «естественно, китайскую», обозначающую себя своеобразным кодексом, опирающуюся на свои достижения, подчеркивающую уникальный, теперь уже революционный моральный авторитет Китая, Поднебесной в коммунистическом облике.

Международные дела тоже ставились в зависимость от уникального характера Китая. Пусть Китай объективно был слабее по шкале, которой остальной мир измерял силу, Мао настаивал на его центральной роли, на психологическом и идеологическом превосходстве, которое следовало демонстрировать конфронтацией, а не примирением с теми, кто обладал превосходящим военным могуществом. Выступая в Москве на международной конференции глав коммунистических партий в 1957 году, Мао шокировал коллег-делегатов заявлением, что в случае ядерной войны более многочисленное население и «выносливая» культура Китая сделают именно его победителем, и даже сотни миллионов погибших не заставят Китай отказаться от революционного курса. Отчасти, возможно, он блефовал, затевая рискованную игру с обладателями обширных ядерных арсеналов, но Мао, безусловно, хотелось, чтобы мир поверил – он не страшится ядерной войны. В июле 1971 года – в ходе моего тайного визита в Пекин – Чжоу Эньлай подтвердил концепцию мироустройства «по Мао», с ухмылкой процитировав мнение Председателя о китайских императорах: «Под небом – хаос, все отлично». Из хаоса Народная Республика, закаленная десятилетиями борьбы, в конечном счете восстанет во всем величии – не только в Китае, но повсюду. Коммунистический мировой порядок, как видим, органично вырастает из классического императорского.

Подобно основателю первой по-настоящему могущественной династии Китая (221–207 до н. э.), императору Цинь Ши-хуанди, Мао стремился объединить Китай, а также мечтал уничтожить древнюю культуру, которую обвинял в слабости и унижении страны. Правил он «дистанционно», тоже подобно императорам (правда, императоры не выступали на массовых митингах), и соединил китайский опыт с практиками Ленина и Сталина. Правление Мао олицетворяет собой «дилемму революционера»: чем радикальнее изменения, к которым призывает революционер, тем сильнее сопротивление, причем не обязательно оно идет от идеологических и политических противников – достаточно инерции общества. Революционных пророков всегда соблазняет шанс бросить вызов бренности, ускорить ход событий и умножить средства реализации своего видения. В 1958 году Мао начал неудачный «Большой скачок», намереваясь осуществить головокружительную индустриализацию, а культурную революцию затеял в 1966-м, чтобы «очистить» правящую элиту и не допустить ее институционализации; идеологическая кампания длиной в десятилетие отправила в деревню целое поколение образованной молодежи. Десятки миллионов погибли ради достижения целей Мао, уничтоженные без любви или ненависти, мобилизованные ради «вмещения» в срок одной жизни событий, которые прежде считались долгим историческим процессом.

Революционеры побеждают, когда их достижения принимаются как само собой разумеющиеся, а цена, за них заплаченная, воспринимается как должное. Некоторые из числа современных лидеров Китая тяжело пострадали в годы культурной революции, но они утверждают ныне, что эти страдания придали им сил, позволили узнать себя и научиться побуждать других к выполнению задач грандиозного преображения страны. Китайская общественность, особенно те, кто слишком молод и не успел испытать «заботу» Мао на себе, относится к Председателю в первую очередь как к объединителю Китая и человеку, восстановившему достоинство страны. Какой аспект наследия Мао возобладает – дерзкий маоистский вызов миру или тихая решимость, сформировавшаяся после «перегибов», – во многом определит отношения Китая с мировым порядком двадцать первого столетия.

На ранних стадиях культурной революции Китай пожелал сохранить всего четырех послов по всему миру и вступил в конфронтацию с обеими ядерными сверхдержавами, США и СССР. К концу 1960-х годов Мао признал, что культурная революция исчерпала даже проверенную тысячелетиями способность китайского народа терпеть и что изоляция Китая может спровоцировать иностранное вмешательство, которого, собственно, и пытались избежать суровой идеологией и отрицанием устоев. В 1969 году Советский Союз оказался на грани войны с Китаем, что вынудило Мао отправить все министерства в провинцию; в Пекине остался лишь премьер-министр Чжоу Эньлай. В целом на этот кризис Мао отреагировал характерно неожиданным изменением курса. Он покончил с анархической стороной культурной революции, с помощью армии усмирил «боевиков»-хунвейбинов, сослал последних в сельскую местность, где они присоединились к своим недавним жертвам и занялись принудительным трудом. А еще Мао «поставил мат» Советскому Союзу, переметнувшись к дотоле ненавистным США.

Мао прикинул, что дружба с США положит конец изоляции Китая и позволит другим странам, которые пока справедливо от этого воздерживались, признать Китайскую Народную Республику. (Интересно, что в аналитической записке ЦРУ, составленной к моей первой поездке в Китай, говорилось: советско-китайские трения столь велики, что сближение Америки с Китаем возможно и желательно, однако убеждения Мао не допустят этого при жизни Великого кормчего.)

Революции, независимо от того, сколь они радикальны, нуждаются в консолидации усилий и в постепенной адаптации к событиям, формирующим устойчивый тренд в течение определенного периода времени. Историческая роль «примирителя» выпала Дэн Сяопину. Дважды репрессированный Мао, именно он возглавил Китай после смерти Председателя в 1976 году и вскоре приступил к реформированию экономики и «открытию» общества. Строя то, что сам определял как «социализм с китайским лицом», Дэн освободил скрытые силы китайского народа. Всего за жизнь одного поколения Китай превратился во вторую по величине экономику мира. Для ускорения этих драматических изменений, пусть не все их одобряли, Китай вошел в международные институты и принял установленные правила миропорядка.

Тем не менее участие Китая в вестфальской структуре подразумевает некую двойственность, проистекающую из исторического опыта. Китай помнит, что изначально его вступление в международную систему государств было вынужденным, что его фактически обязали признать международный порядок, противоречащий идентичности страны, причем способами, если уж на то пошло, не согласующимися с общепризнанными принципами Вестфальской системы. Когда звучат призывы придерживаться «правил игры» на международной арене и соблюдать «обязанности», естественная реакция многих китайцев, в том числе высших руководителей страны, во многом определяется осознанием того факта, что Китай не участвовал в принятии правил этой системы. Китай просят – и он, проявляя благоразумие, соглашается – соблюдать правила, в разработке которых он не принимал ни малейшего участия. И китайцы ожидают – рано или поздно они начнут реализовывать эти чаяния, – что международная система будет развиваться таким образом, который позволит Китаю занять центральное место в дальнейшем нормотворчестве (с возможностью пересмотра некоторых существующих правил).