Эндрю Робертс - Черчилль и Гитлер

Есть те, кто, подобно покойному лорду Хейлшему, избравшему в качестве площадки для обсуждения своей теории программу «Пластинки на необитаемом острове» на Радио 4, считал, появление Уинстона Черчилля в качестве премьер-министра в мае 1940 г., в час, когда Гитлер начал свой «блицкриг» на Запад, доказательством существования Бога. Не будучи богословом, я предпочитаю присоединиться к мнению американского диктора Эдда Мурроу относительно феномена Черчилля в 1940 г.: «Он призвал на службу английский язык и послал его в бой». В напечатанном виде эти речи, конечно, не производят должного впечатления. Чтобы ощутить холодок, пробегающий по спине, нужно услышать слова Черчилля в записи. Только она может передать гром, внезапный львиный рык, лирические нотки, голос, охрипший от сигар и бренди, прямой призыв, идущий из самого сердца, не сдаваться в войне не на жизнь, а на смерть.

Черчилль страдал легким заиканием и шепелявостью, мешавшими его публичным выступлениям. Как и его отцу, ему всю жизнь трудно давалась буква «с». В юности он пытался справиться с этой проблемой, повторяя затейливые скороговорки вроде: «The Spanish ships I cannot see, for they are not in sight». Позднее, когда он отправился с лекциями в Америку, он начал справляться с шепелявостью и теми затруднениями, которые она ему доставляла. Хотя он много работал над тем, чтобы справиться с дефектами речи, ему так и не удалось избавиться от них до конца. «Те, кто слышал его в среднем и пожилом возрасте, могли бы сказать, что он справлялся с затруднениями лучше, чем с их причиной», – шутил позднее его сын Рэндольф. Шепелявость Черчилля была заметна даже в его самых знаменитых речах, которые вдохновляли народ в годы войны, давая клеветникам повод считать – ошибочно, – что он произносит слова невнятно, будучи нетрезвым [38].

Прием, использованный Гитлером во время выступления на заводе Сименса, когда он отказался прямо назвать своих врагов, также иногда использовал и Черчилль, который в ноябре 1934 г. выступил по радио с речью о возможных причинах будущей войны, в которой предупреждал о том, что «всего за несколько часов до Британии могут долететь боевые самолеты из страны, где живут почти 70 миллионов самых высокообразованных, трудолюбивых, умных и дисциплинированных людей в мире, которых с детства приучают к мысли о том, что нет дела более достойного, чем завоевательные походы, и нет участи благороднее, чем смерть на поле боя», явно, но не напрямую намекая на нацистскую Германию. Однако всякий раз, когда он чувствовал, что может прямо указать на своих врагов, он делал это с огромным удовольствием. Оценки, данные им в военное время Риббентропу и Муссолини, были особенно грубыми, сочетая в себе откровенное презрение и юмор на грани приличия. Муссолини он называл «побитым шакалом», «лакеем и рабом, послушно выполняющим волю хозяина». То, как он произносил само слово Nazis, характерно его растягивая, так, что в его устах оно звучало, как Nahrzzees, свидетельствовало о его презрении к ним. «Каждый человек имеет право произносить иностранные имена, как ему заблагорассудится» – таков был его грубоватый афоризм [39].

Шутки, объектом которых часто бывал он сам, являлись важной составляющей речей Черчилля. Мне известен только один случай, когда Черчилль не смог оценить шутку во время обсуждения экстравагантной манеры Монтгомери рекламировать самого себя Джок Колвилл, его личный секретарь, вставил замечание, что генерал запретил оркестру Восьмой армии исполнять марш «Британский гренадер». На вопрос Черчилля почему, Колвилл ответил, что все дело в первой строчке: «Some talk of Alexander…» (генерал Гарольд Александер был соперником Монти во время операции в пустыне). Остальные гости, собравшиеся за обеденным столом, одобрительно рассмеялись, но на следующее утро, к своему ужасу, Колвилл обнаружил, что Черчилль воспринял эту историю всерьез и продиктовал начальнику Имперского генерального штаба записку с распоряжением немедленно отменить приказ Монтгомери. Колвилл вспоминал: «Когда я смущенно объяснил, что всего лишь хотел пошутить, его это совсем не позабавило». За исключением этого единственного и соответственно только подтверждающего правило исключения, Черчилль был человеком, в чьей жизни юмор играл важную роль. Он также имел склонность к поразительным и забавным сравнениям, таким, например, как: «Наказывать Китай – все равно что пороть медузу». Шутливые замечания отличались подлинным остроумием – характерным, скажем, для Оскара Уайльда, Джорджа Бернарда Шоу и Ноэля Кауарда, даже если на самом деле они их не произносили, и Черчилль, несомненно, пользовался этим.

Хотя в домашней обстановке, среди друзей, Гитлер якобы был известен своим талантом имитатора, он почти никогда не шутил на публике. Имитация, как никак, один из приемов в арсенале публичной женщины, в целом же юмор его был недобрым. Особенно он веселился, когда другие попадали в неловкое положение. После войны Альберт Шпеер вспоминал злую шутку, которую Гитлер с Геббельсом сыграли с пресс-секретарем НСДАП Эрнстом (Путци) Ханфштенглем, чьи личные тесные связи с фюрером тревожили Геббельса, пышно именовавшегося министром народного просвещения и пропаганды. Гитлер был многим обязан Ханфштенглю. Они дружили с 1923 г., когда последний одолжил Гитлеру 1000 долларов, на которые нацисты начали выпускать ежедневную газету «Vфlkischer Beobachter» («Народный обозреватель»). На первых порах знакомство с Ханфштенглем, который был выпускником Гарварда, придавало Гитлеру в глазах светского общества некую респектабельность. Однако все это не могло защитить Ханфштенгля от ненависти Геббельса,

который стал клеветать на Ханфштенгля, представляя его хапугой, человеком сомнительной честности. Однажды он принес пластинку с записью какой-то английской песни и попытался доказать, что мелодию популярного марша Ханфштенгль не сочинил, а украл. Ханфштенгль оказался под подозрением еще во времена гражданской войны в Испании, когда Геббельс за обедом заявил, что начальник отдела иностранной прессы отпускал недопустимые замечания о боевом духе сражавшихся в Испании немецких солдат. Гитлер пришел в ярость и заявил, что этому трусу, не имеющему никакого права судить о храбрости других, следует преподать урок. Через несколько дней Ханфштенглю сообщили, что он должен лететь на самолете с поручением, и передали запечатанный конверт с приказом Гитлера, который можно вскрыть только после взлета. Оказавшись в воздухе, Ханфштенгль с ужасом прочитал, что его сбросят над «красной» территорией Испании, где он будет работать тайным агентом Франко. Геббельс рассказал Гитлеру мельчайшие детали: как Ханфштенгль молил пилота повернуть назад; как настаивал на том, что все это недоразумение. Однако самолет часами кружил в облаках над немецкой территорией. Несчастному пассажиру сообщали фальшивые координаты, и он свято верил, что приближается к Испании. В конце концов пилот объявил о вынужденной посадке и благополучно посадил самолет в Лейпцигском аэропорту. Только тогда Ханфштенгль понял, что стал жертвой злой шутки, уверился в покушении на свою жизнь и вскоре бесследно исчез. Все вышеизложенное вызвало бурное веселье за обедом, тем более что в этом случае Гитлер планировал шутку наравне с Геббельсом. [40]