Фридрих Ницше - По ту сторону добра и зла. Воля к власти (сборник)

Потребность в «устойчивых фактах» – теория познания: сколько в ней пессимизма!

Антагонизм между «истинным миром», каким его раскрывает пессимизм, и миром, в котором возможно жить, – для этого надо проверить права истины. Необходимо примерить смысл всех этих «идеальных стремлений» к жизни, чтобы понять, что представляет, собственно, этот антагонизм: борьбу жизни болезненной, сомневающейся, цепляющейся за потустороннее с жизнью более здоровой, более глупой, более изолгавшейся, более богатой, менее разложившейся. Следовательно, не «истина» борется с жизнью, но один род жизни с другим. Но первый хочет быть высшим родом ! Здесь можно перейти к доказательству того, что необходим порядок рангов, что первой проблемой является проблема распределения родов жизни в порядке их рангов.

Веру в то, что «это есть так-то и так-то», нужно превратить в волю, чтобы «это было так-то и так-то».

Наука занималась до сих пор устранением бесконечной путаницы вещей с помощью гипотез, которые все «объясняли», следовательно, она возникла из отвращения интеллекта к хаосу. Это самое отвращение охватывает и меня при созерцании самого себя: я бы хотел образно представить себе также и внутренний мир с помощью какой-нибудь схемы и подняться над интеллектуальной путаницей. Мораль была таким упрощением, она представляла в своем учении человека познанным, известным. Теперь мы уничтожили мораль – мы снова стали для себя совершенно неясными ! Я знаю, что я ничего о себе не знаю. [254]

Физика является благодеянием для души; наука (как путь к знанию ) получает новое обаяние после устранения морали – и так как мы только здесь находим последовательность, то мы должны устроить свою жизнь так, чтобы нам сохранить науку. В результате мы получим род практического размышления об условиях нашего существования как познающих.

Наши предпосылки: нет Бога, нет цели, сила – конечна. Мы должны остерегаться выдумывать и предписывать более низким необходимый для них способ мыслить!

Никакого «морального воспитания» человеческого рода; но необходима принудительная школа научных заблуждений, потому что «истина» внушает отвращение и отбивает охоту к жизни, предполагая, конечно, что человек еще не стал безвозвратно на свой путь и не несет с трагической гордостью все последствия своего неуклонного вывода.

Предпосылка научной работы – вера в солидарность и непрерывность научной работы; так что каждая единица, на каком бы незначительном месте она ни работала, может верить, что работает не напрасно.

Больше всего парализует энергию напрасная работа, напрасная борьба.

Накопляющие времена, когда люди запасаются теми силами и средствами власти, которыми когда-нибудь воспользуется будущее; наука как промежуточная станция, где находят свое естественное облегчение и удовлетворение средние, более многогранные и более сложные существа, все те, кому деятельность не по нутру.

Философ отдыхает иначе и на другом, он отдыхает, например, на нигилизме. Вера, что не существует никакой истины, вера нигилистов – величайшее отдохновение для того, кто, как борец познания, находится в постоянной борьбе с целым рядом безобразных истин. Ибо истина безобразна.

«Бессмысленность совершающегося» – вера в нее есть следствие проникновения в ложность прежних истолкований, обобщение малодушия и слабости, – она не есть необходимая вера.

Нескромность человека – где он не усматривает смысла, она его отрицает !

Бесконечная толкуемость мира – всякое истолкование есть симптом роста или падения.

Единство (монизм) – потребность, внушаемая inertia; множественность объяснений есть признак силы. Не стремиться оспаривать у мира его беспокойный, загадочный характер!

Против желания примирения и миролюбия. Сюда относится также и всякая попытка монизма.

Этот перспективный мир, этот мир зрения, осязания и слуха покажется весьма лживым, если подойти к нему со сравнительно более тонким аппаратом чувств. Но его понятность, обозримость, его пригодность для практики, его красота начинают пропадать по мере того, как мы утончаем наши чувства; подобным же образом теряется красота, когда мы пытаемся продумать исторические события; порядок цели есть уже иллюзия. Словом, чем поверхностнее и грубее понимать мир, тем он является нам ценнее, определеннее, красивее, значительнее. Чем глубже мы всматриваемся в него, тем более исчезает наша оценка его, – надвигается бессмыслица . Мы создали мир, который имеет ценность! Поняв это, мы поймем также, что уважение к истине есть уже следствие иллюзии – и что мы должны ценить образующую, упрощающую, формирующую, изобретающую силу больше, чем истину.

«Все ложно! Все дозволено!»

Лишь при известной тупости взгляда, при известной воле к простоте получается прекрасное и «ценное»; что оно представляет само по себе, этого я не знаю.

Мы знаем, что разрушение какой-нибудь иллюзии еще не дает нам никакой истины, но лишь увеличивает наше незнание, расширяет наше «пустое пространство», раздвигает границы нашей пустыни.

Чем исключительно может быть познание? «Толкованием», осмысливанием – не «объяснением» (в большинстве случаев новое толкование старого толкования, которое сделалось непонятным и является теперь само лишь знаком). Нет устойчивых фактов, все течет, недоступно, удалено: наиболее прочны еще, пожалуй, наши мнения.

Различение «истинного» и «неистинного», установление вообще известных фактов в корне отлично от творческого полагания, от создания образов, форм, от преодолевания, воли, составляющих сущность философии. Влагать известный смысл – эта задача, безусловно, все еще остается, если предположить, что смысла нет налицо. Так дело обстоит со звуками, но также и с судьбами народов – они допускают самые различные толкования для самых различных целей.

Еще высшая степень есть полагание цели и обработка соответственно ей фактов; следовательно, толкование посредством дела, а не только преобразование понятий.

Человек, в конце концов, находит в вещах лишь то, что он сам вложил в них, – это обретение называет себя наукой, а вкладывание – искусством, религией, любовью, гордостью. И то и другое, будь это даже детская игра, надо продолжать и иметь смелость и для того и для другого; одни будут смело находить, а другие – мы – эти другие! – вкладывать!