Людвиг Стомма - Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений

составной частью венгерского этноса». Пращур, понятное дело, должен быть исполнен всевозможных достоинств. В венгерском варианте Аттила обладает как добродушием Этцеля из «Песни о нибелунгах», так и железной стойкостью Атли. Приписывается ему и грандиозный проект создания на гуннско-германском фундаменте новой европейской империи – исправленной версии посрамленного Рима. Подобным предком можно только гордиться. Отсюда и непреходящая популярность в Венгрии имени Аттила (Atilla, Etele), которое носил, в частности, Аттила Йожеф (1905–1937), самый выдающийся представитель венгерской революционной поэзии XX в., а в придачу еще философ и эстетик. Касательно Аттилы поляки обращались, прежде всего, к венгерской традиции. Поначалу они черпали о нем сведения из так называемой «Венгерско-польской хроники», автором которой (по данным «Нового Корбута», Варшава, 1963, т.1) был венгерский монах из Словакии, прибывший в Польшу, по всей вероятности, с Болеславом Смелым или в 1086 г. в свите его сына Мешека; позже из труда Николая Олахуса «История дел Аттилы, короля венгерского», переведенного на польский в 1574 г. Циприаном Базиликом. Именно поэтому герой Сенкевича пан Володыевский мог гордиться, не видя в этом ничего предосудительного, что ведет свой род от «дворянина Аттилы».

Так обстоит дело с легендами, преданиями и почестями в искусстве. Аттила – гроза Рима. А кто помнит, к примеру, о вестготе Аларихе или вандале Гензерихе? А ведь они оба (соответственно в 410 и 455) захватили и разграбили столицу мира, чего, между прочим, Аттила не сделал. Песни – это, конечно, хорошо, но что же кроме?

Питер Хезер заметил: «Падение империи гуннов – необыкновенное событие. Приблизительно до 350 г. гуннов вообще нет в европейской истории. В 350–410 гг. большинство римлян знали о них лишь по нескольким вторжениям. Десятью годами позже значительное их количество осело к западу от Карпат на Венгерской низменности, но по-прежнему в качестве союзников, полезных империи. И лишь в 441 г., когда Аттила и Бледа впервые напали на римские земли, недавние союзники показали свое новое лицо. За сорок лет возникшие из ниоткуда гунны создали европейскую супердержаву – достижение воистину потрясающее. Но не менее удивительным стал упадок империи Аттилы. До 469 г., ровно шестнадцать лет спустя после его смерти, последние гунны уже искали убежища на территории Восточной Римской империи». Джон Ман: «Практически сразу же [после смерти Аттилы. – Л. С. ] империя, казавшаяся столь мощной, превратилась в карточный домик. […] И если сохранились считанные источники времен правления Аттилы, то после его смерти связь с внешним миром полностью прервалась, и мы не располагаем ничем, кроме самых что ни на есть общих домыслов». Значение Аттилы, если смотреть с перспективы столетий, – «это не практические достижения, а воздействие на воображение». Точку над «i» ставит Кшиштоф Домбровский: «История западных гуннов кончается в V в. […] В VI в. даже слово “гунн” постепенно исчезает и только спорадически проскакивает у историков. […] Осталась песнь, вытоптанная земля и несколько могил, как у нас в Якушовицах. Мир в своем движении вперед даже не оглянулся».

Интересную историю рассказывает Эдуард Гиббон («Закат Римской империи», Варшава, 1975): «На обратном пути из какого-то похода на Восток Септимий Север остановился во Фракии, чтобы военными играми отметить день рождения своего младшего сына Геты. Местное население валило туда толпами, стремясь увидеть своего правителя, и некий молодой варвар, парень огромного роста, принялся на своем примитивном наречии упрашивать, чтобы ему разрешили участвовать в состязаниях борцов. А поскольку в случае победы фракийского мужика честь римского солдата была бы задета, в качестве противников ему назначили силачей из обоза, шестнадцать из которых он поочередно повалил на землю. За эту победу его наградили какими-то грошовыми подарками и позволением вступить в армию. На следующий день возвышавшийся на целую голову над окружавшей его толпой рекрутов осчастливленный варвар был замечен танцующим от радости, как это было принято в его стране. Увидев, что цезарь обратил на него внимание, детина подбежал поближе и продолжал бежать, не отставая от императорского скакуна и не проявляя ни малейшей усталости. «Фракиец, – удивился Север, – неужели ты готов снова бороться после такой гонки?» «С радостью, мой господин», – ответил неутомимый парень и чуть ли не в мгновение ока уложил семерых сильнейших во всей армии борцов. В награду за свою потрясающую силу и мастерство он получил золотой ошейник и немедленный перевод в конную гвардию, всегда сопровождавшую главу государства. Максимин, а именно так звали молодого гиганта […] в правление Севера и его сына дослужился до сотника, пользуясь милостью и уважением обоих императоров. […] Четвертый легион, командиром которого он стал, вскоре сделался самой дисциплинированной частью римской армии. Ко всеобщему удовольствию солдат, которые называли своего любимца Аяксом и Геркулесом, он был назначен командующим армией, и не сохрани он слишком очевидные черты своего примитивного происхождения, император Александр Север, вероятно, выдал бы замуж за его сына собственную сестру».

Вот только амбиции варвара были значительно большими.

«Первым римским императором родом не из Италии был Траян, – пишет Александр Кравчук («Галерея римских императоров», Москва, 2010). – Первым императором низкого происхождения и делавшим карьеру исключительно собственными силами – Петринакс. И наконец, первый, облачившийся в пурпур, не из сенаторов – Макрин. В судьбе Максимина, убийцы и преемника Александра Севера, не только соединились все эти перечисленные особенности его предшественников, но и существовали еще две, дающие ему особое место среди правителей Рима.

Родился он не в Италии, как Траян, и даже не в Испании, а во Фракии, то есть на землях нынешней Болгарии. В юности он был чуть ли не пастухом, и уж во всяком случае, по происхождению явно ниже Петринакса – купеческого сына. Дослужившись до высоких чинов в армии, Максимин тем не менее не заседал в Сенате, что объединяло его с Макрином. Так в чем же он был первым? А в том, что его родители считались варварами, то есть, скорее всего, были латинизованными коренными жителями Фракии. Сам он в начале своей армейской службы якобы даже не говорил по-латыни. В произведении «Scriptores Historiae Augustae» («Авторы жизнеописаний Авгу-стов» или «История Августов») написано даже, что отец Максимина являлся готом, а значит, германцем, и звался Микка, а мать Абаба была родом из иранского племени аланов. Это дает основание некоторым историкам Нового времени, особенно немецким, считать Максимина первым германцем на римском престоле. […]