Людвиг Стомма - Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений

По большому счету в Европе интерес к Америке пробудил только Эрнан Кортес, который начиная с 1519 г. стал отправлять в Севилью полные золота корабли. Однако в общественном сознании жителей Старого Света Америка появилась после завоевания очередного Эльдорадо войсками Франсиско Писарро в 1532–1534 гг. Ведь именно в это время произошла торговая революция, которую никто, связанный с европейским рынком, не мог проигнорировать. Само революционное понятие «Америка» – а вовсе не Китай или Индия, то есть в абсолютно новом смысле – впервые употребил немецкий картограф Мартин Вальдземюллер в изданном им в 1507 г. труде «Cosmographiae introduction». В Польше этот термин появляется в анонимном стихотворении 1575 г., в котором говорится о доминионах, которые эксплуатирует «испанский король в Америке – а турок владеет в Африке». В 1595 г. Себастьян Кленовиц с триумфом заявил в своей поэме «Сплав» в стиле барокко:

Януш Тазбир в своей глубокой работе («Шляхта и конкистадоры», Варшава, 1969) приводит свидетельства того, что понимание значения переломного момента, которым стало открытие «неизвестных антиподов», у просвещенных представителей польского дворянства наступило уже в середине XVI в. «Из предварительных работ Болеслава Ольшевича, – пишет Тазбир, – о том, как доходили до нас сведения о Новом Свете, следует, что вопреки распространенному ранее мнению, которое, в частности, разделял и Черны, интерес к Америке, пусть небольшой, но был в Польше таким же, как и в других странах, не принимавших непосредственного участия в захвате колоний. […] Первые напечатанные по-польски сведения на тему открытия Америки сообщила “Хроника всего мира” (1551) Мартина Бельского. Она пользовалась значительной популярностью как в стране, где вышло несколько изданий [информация об Америке появляется во второй публикации 1554 г. – Л. С. ], так и за рубежом. Именно из Бельского черпали первую (во второй половине XVI в.!) информацию о новом континенте Венгрия и Москва. Впрочем, без особого интереса. А Соединенные Штаты Америки возникнут только через пару столетий».

Хроника Бельского могла выйти тиражом даже в несколько сот экземпляров, благодаря изобретению, которое, особенно в немецких и итальянских учебниках, обозначает очередную дату конца Средневековья и начала Нового времени. Изобретение это – книгопечатанье, а точнее, издание в 1455 г. Библии в количестве 165 экземпляров, отпечатанных на бумаге, и 35 – на пергаменте. Сделал это ювелир из Майнца Иоганн Генсфляйш цур Ладен цум Гуттенберг. «Изобретение Гуттенберга, – сообщает польская Большая всемирная энциклопедия, – состояло в создании аппарата для отлива литер, составления из них строк и устройства пресса для печатания произвольного числа оттисков с одного набора. Сущностью изобретения, таким образом, стало использование перемещаемых литер, вследствие чего выросли тиражи книг, цены на них снизились, а качество печатного текста улучшилось». Как ни старался Гуттенберг ради сохранения монополии держать свое изобретение в тайне, ничего у него не вышло. Уже в скором времени его использовали по всей Европе. В Швейцарии с 1468 г., в Италии (а точнее, в Венеции) – с 1469 г., во Франции – с 1470 г., в Польше – с 1474 г., в Англии – с 1476 г. К концу XV в. в Европе имелось уже около 250 типографий, общая продукция которых составляла около 40 000 наименований при среднем тираже 200–300 экземпляров. И этого, в сущности, было достаточно. Эразм Роттердамский (1467–1536) пишет об «искусстве чтения», ибо умение складывать и понимать буквы он относит не к разряду навыков, сродни ремеслу, а скорее к области художественных умений. В этом нет ничего странного, если учесть, что безграмотность в тогдашней Европе составляла, в зависимости от страны, от 85 до 99 %. О распространении чтения вне элитарного узкого слоя ученых-интеллектуалов того времени можно говорить лишь с середины XVII в. А что же было тогда предметом «массового» чтения?

Пан Лонгин Подбипента объясняет Скшетускому, что «валахи – народ, который помягче нашего будет, что даже в богослужебных книгах подтверждается.

– Как это в книгах?

– У меня самого такая есть, и могу тебе, сударь, показать, потому как всегда ее вожу с собой.

И так сказав, отвязал торока у арчака и извлек махонькую книжицу, бережно оправленную телячьей кожей, а затем, набожно поцеловав ее, пролистал несколько страниц и изрек:

– Читай, пан.

Скшетуский начал:

– К Твоему покровительству прибегаем, Пресвятая Матерь Божия… Где же тут о валахах? Что же ты, сударь, плетешь! – это же антифон!

– Читай, сударь, дальше.

– …Дабы достойными быть обетов Христу данных. Аминь.

– Ну, а теперь вопрос…

Скшетуский читал:

– Вопрос: Почему валашская кавалерия зовется легкой? Ответ: Потому что легко бежит. Аминь.

– Хм! Правда! Однако ж странные материи в сей книге перемешаны.

– Потому как сия книга солдатская, в ней рядом с молитвами всякие instructions militares приводятся, из коих научишься, сударь, о всяких нациях, которая из них славнейшая, а какая скверная; а что до валахов, то ясно, что солдаты из них никудышные, да и изменники знатные…».

Единственное, что может вызывать сомнения в этом забавном диалоге из Сенкевича, так это тот факт, что и пан Скшетуский, и Лонгин Подбипента, а как вскоре окажется и Володыевский, Заглоба, Вершулл, Кушель и даже Жендзян, Юзва Бутрим и Богун у нашего нобелевского лауреата грамотные. Это никак не согласуется с исторической статистикой. Однако оставим нашему романисту право на licentia poetica .

И тем не менее это не меняет факта, что признание изобретения Гуттенберга переломным моментом в истории является результатом смешения мегаломании и фрустрации современной европейской интеллигенции, слепо верующей в силу написанного слова и в то, что таковое слово во все времена было решающим. Даже если с этим согласиться, то книга, пресса или напечатанная листовка стали в известной степени определять общественное мнение не ранее XVII в. Рей, Кохановский, а позднее Морштын или Зиморовиц были прекрасными поэтами и как нельзя более заслуживают признания и славы. Но произошло это в XIX и XX вв. В свое же время они были придворными авторами шуточных пьесок или украшением изысканных салонов. Читал их весьма узкий круг лиц исключительно из дворян и богатых мещан. Лишь сто лет спустя после изобретения Гуттенберга католическая церковь пришла к выводу, что среди элиты набралось уже достаточно читателей и не мешает поинтересоваться содержанием издаваемых книг. А посему римский папа Иннокентий IV публикует первый Index librorum prohibitorum . Позже подобные индексы запрещенных книг стали составлять теологические факультеты парижской Сорбонны, университета Лувена или Испанская инквизиция. Вскоре к ним присоединились и протестанты. Стоит отметить, что в индексе папы Льва XIII, опубликованном в 1881 г., даже не учитывались издания до 1600 г., поскольку полагалось, и весьма разумно, что тиражи их мизерны.