Алексис де Токвиль - Старый порядок и Революция

Переройте летописи всех народов, – вы не найдете ни одной политической революции, которая имела бы подобный характер: этот характер вы встретите только у некоторых религиозных революций. И потому аналогии, объясняющие смысл Революции французской, следует искать в религиозных революциях.

Шиллер в своей «Истории Тридцатилетней войны» справедливо замечает, что великая реформа XVI в. внезапно сблизила народы, едва знавшие друг друга, и тесно связала их новыми симпатиями. Действительно, в те времена французы дрались с французами, а англичане приходили к ним на помощь; люди, родившиеся на отдаленных берегах Балтийского моря, пробирались в глубину Германии, чтобы там поддержать немцев, о которых они ранее никогда не слыхали. Все внешние войны приняли некоторые черты междоусобных войн; во всех междоусобных войнах стали появляться иностранцы. Старинные интересы каждой нации были забыты ради интересов новых; территориальные вопросы уступили место вопросам о принципах. Все правила дипломатии оказались смешанными и перепутанными, к великому изумлению и огорчению политиков того времени. Совершенно то же самое произошло в Европе после 1789 г.

Итак, французская Революция является политической революцией, употреблявшей приемы и, в известном отношении, принявшей вид революции религиозной. Посмотрите, какие частные и характерные черты довершают ее сходство с религиозными революциями: она не только, подобно им, проникает на далекие расстояния, но, подобно им же, она распространяется посредством проповеди и пропаганды. Политическая революция, внушающая прозелитизм, проповедуемая иностранцам с такой же страстностью, с какой она выполняется дома, – это ли не новое зрелище! Из всех невиданных явлений, показанных миру французской Революцией, это явление, несомненно, самое новое. Но сделаем еще шаг и постараемся открыть, не вытекает ли это сходство результатов из какого-либо сходства, скрытого в причинах.

Обычное свойство религий состоит в том, что они рассматривают человека самого в себе, не останавливаясь на тех особенностях, которые могли быть присоединены к этой общей основе законами, обычаями и преданиями каждой страны. Главная цель религий – определить общие отношения людей к Богу, общие права и обязанности людей друг к другу, независимо от общественных форм. Указываемые ими правила поведения относятся не столько к человеку известной страны или эпохи, сколько к сыну, к отцу, к слуге, к господину, к ближнему. Опираясь, таким образом, на самую природу человека, они одинаково могут быть приняты всеми и повсюду могут быть применены. Вот почему религиозные революции часто имели такие обширные арены и редко замыкались, подобно политическим революциям, в территории одного только народа или даже одной расы. И если мы рассмотрим этот предмет еще ближе, мы найдем, что чем более отличались религии указанными мною чертами отвлеченности и общности, тем шире они распространялись, вопреки различию законов, климатов и людей.

Языческие религии древности, все более или менее связанные с политическими учреждениями или с общественным строем каждого народа и в самых догматах своих сохранившие известную национальную и часто даже муниципальную окраску, замыкались обыкновенно в границах определенной территории, за пределы которой не выступали почти никогда. Они порождали иногда нетерпимость и гонения; но прозелитизм был им почти совершенно чужд. Вот почему у нас на Западе не было значительных религиозных революций до появления христианства. Это последнее, свободно проходя через все преграды, задерживавшие распространение языческих религий, в короткое время покорило себе большую часть человеческого рода. Я думаю, что не нарушу уважения, должного этой святой религии, если скажу, что своим торжеством она отчасти была обязана освобождению от всего, что могло быть исключительной особенностью известного народа, известной формы правления, известного общественного строя, известной эпохи или расы.

Французская Революция, в отношении к этому миру, поступала совершенно так, как религиозные революции действуют в виду иного мира: гражданина она рассматривала отвлеченно, вне всякого определенного общества, так же как религии рассматривают человека вообще, независимо от страны и от времени. Она отыскивала не только то, что составляло, в частности, право французского гражданина, но также общие права и обязанности людей в области политики.

Таким образом, восходя к все менее частным и, так сказать, более ответственным началам в области общественного строя и управления, она могла стать понятной для всех и доступной подражанию во множестве мест.

Стремясь, как казалось, еще более к возрождению человечества, чем к преобразованию Франции, она зажгла страсти, каких ранее никогда не вызывали наиболее сильные политические революции. Она вдохновляла прозелитизм и породила пропаганду. Благодаря тому же обстоятельству, наконец, она могла принять ту внешность религиозной революции, которая наводила такой ужас на современников, или, вернее, она сама сделалась чем-то вроде новой религии, – религии, правда, несовершенной, не знавшей ни Бога, ни культа, ни загробной жизни, но которая тем не менее, подобно исламу, наводнила всю землю своими солдатами, апостолами и мучениками.

Впрочем, не следует думать, что употребленные ею приемы безусловно не имели себе примеров в прошлом и что все идеи, выведенные ею на свет, были совершенно новы. Во все времена, не исключая даже и Средних веков, существовали агитаторы, которые, с целью изменения тех или других обычаев, обращались к общим законам человеческих обществ, противопоставляя государственному устройству своей страны естественные права человечества. Но все эти попытки оканчивались неудачей: то же самое пламя, которое в XVIII в. зажгло всю Европу, легко было потушено в XV в. Для того чтобы подобные аргументы могли приводить к действительным переворотам, необходимо, чтобы известные перемены, уже наступившие в условиях жизни, обычаях и нравах, приготовили человеческий ум к их восприятию.

Бывают эпохи, когда люди до такой степени различны между собой, что идея одного и того же закона, применимого ко всем, для них как бы непостижима. Существуют и другие эпохи, когда достаточно издали и в смутных чертах показать людям образ такого закона, чтобы они тотчас же его признали и устремились к нему.

Всего необычайнее не то, что французская Революция употребляла свойственные ей приемы и создала свои идеи: великая новость – что столько народов оказались в таком положении, что подобные приемы могли быть применены с успехом и что такие принципы были допущены.