Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы

Несмотря на рост численности среднего класса на Западе и его влияния на общество, все больше принадлежавших к нему мужчин начинали работать вне дома; эти изменения не происходили в одночасье; жизнь многих людей была организована иначе и не соответствовала общей тенденции. Что немаловажно, поведение и убеждения людей оказывались гораздо сложнее, чем предполагали справочники. Это явление способствовало созданию гендерной нормы, которой реальные мужчины и женщины могли следовать, сопротивляться или не придавать значения [7] Термин «гендер» отсылает к поведению, определяемому культурными представлениями о различии полов. Гендер – понятие историческое: представления о том, как следует вести себя мужчинам и женщинам, меняются в зависимости от времени и места. См.: Scott J. W. Gender: A Useful Category of Historical Analysis // AHR. 1986. Vol. 91. № 5 (Dec.). P. 1053–1075. В этом исследовании показано, как и с какими явными и неявными последствиями конструировались гендерные роли в пределах одной конкретной семьи. К сожалению, даже такие обширные собрания документов, как архив Чихачёвых, приподнимают завесу не над всеми тайнами, и читатель, которого интересует в первую очередь женский опыт, будет разочарован наличием в этих документах обширных лакун там, где можно было бы надеяться отыскать какие-то намеки на то, что думала (а не делала) Наталья, или на то, каким было ее (а не ее мужа) мировоззрение. . Например, многие принадлежавшие к среднему классу отцы посвящали себя детям, а многие женщины работали вне дома или занимались еще какой-либо деятельностью, противоречившей идеальному образу «ангела дома» (хотя им подчас приходилось платить за это, если такие занятия воспринимались обществом как нарушение норм, описывающих правила домашней жизни) [8] Исследование представлений о домашней жизни в Западной Европе и Соединенных Штатах определило пределы применимости этого дискурса к породившему его обществу. Во времена королевы Виктории англичанки и американки среднего класса множеством способов восставали против него: трудясь на административных и секретарских должностях, учительствуя, ведя свое независимое или относительно независимое дело, участвуя в масштабных благотворительных и филантропических проектах и т. п. См.: Branca P. Image and Reality: The Myth the Idle Victorian Woman // Clio’s Consciousness Raised: New Perspectives on the History of Women / Ed. M. Hartman, L. Banner. N. Y.: Octagon, 1976. Р. 179–191; Peterson M. J. No Angels in the House: The Victorian Myth and the Paget Women // AHR. 1984. Vol. 89. P. 677–708; No More Separate Spheres! A Next Wave American Studies Reader / Eds C. N. Davidson, J. Hatcher. Durham: Duke University Press, 2002, и др. исследования. Равным образом в ходе исследования концепций маскулинности XIX столетия было показано, что для многих мужчин (особенно в роли отцов) домашний быт составлял смысл жизни и основу личного самоопределения: Frank S. M. Life with Father: Parenthood and Masculinity in the Nineteenth-Century American North. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1998; Tosh J. A Man’s Place: Masculinity and the Middle-Class Home in Victorian England. New Haven: Yale University Press, 1999. .

Литературовед Диана Грин писала о повсеместности домашней идеологии в российской прессе 1830–1840‐х годов, демонстрируя, что европейские представления о домашней жизни были знакомы провинциальным читателям из дворян, таким как Чихачёвы. Вопреки некоторым исследователям, в своей книге я утверждаю, что идеи о домашней жизни не так уж легко принимались российским обществом, развивавшимся в экономических и политических условиях, очень отличавшихся от западноевропейских, где эти идеи зародились (хотя некоторые жители российской провинции читали о них) [9] Greene D. Mid-Nineteenth Century Domestic Ideology in Russia // Women and Russian Culture / Ed. R. Marsh. N. Y.: Berghahn, 1998; Tovrov J. The Russian Noble Family: Structure and Change. N. Y.: Garland, 1987; Cavender M. Nests of the Gentry: Family, Estate, and Local Loyalties in Provincial Russia. Newark: University of Delware Press, 2007; Glagoleva O. Dream and Reality of Russian Provincial Young Ladies, 1700–1850 // The Carl Beck Papers. 2000. № 1405. P. 1–87; Русская провинциальная старина: Очерки культуры и быта Тульской губернии XVIII – первой половины XIX в. Тула: Ритм, 1993. . Особенно отличались от этого идеала представления провинциальных помещичьих семей о материнстве, и эта альтернативная модель материнства ключевым образом повлияла на повседневный опыт брака и родительства, а также понимание роли мужчины. Такая вариация гендерных норм в российских условиях значительно усложнила процесс усвоения западноевропейских представлений о домашней жизни в провинциальных дворянских семьях.

Для понимания гендерных отношений внутри помещичьих семейств XIX века крайне важной является книга Мишель Ламарш Маррезе о собственности российских дворянок [10] Marrese M. L. A Woman’s Kingdom: Noblewomen and the Control of Property in Russia, 1700–1861. Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 2002 (см. рус. пер.: Маррезе М. Л. Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700–1861). М., 2009). . Глубокое исследование юридических документов и мемуаров позволило Маррезе установить, что, в отличие от многих стран Западной Европы, где вступающие в брак женщины юридически лишались прав на собственность, замужние женщины в России не только по закону обладали этими правами, но и активно ими пользовались, зачастую распоряжаясь своими владениями независимо от мужа, а иногда – даже управляя собственностью мужа наряду со своей собственной. Эти женщины представляли себя и свои интересы в суде и, случалось, успешно вели тяжбы с целью защитить свою собственность от мужей-расточителей. Кроме того, проведенное Маррезе исследование мемуаров показало, что в XVIII и начале XIX века многие россияне писали о владевших собственностью женщинах как о совершенно обычном явлении, об их праве на собственность как о чем-то неоспоримом, а о них самих – как о прекрасных управительницах (любопытно, однако, что в художественных произведениях эти женщины часто описывались в гораздо менее лестных выражениях). Маррезе утверждает, что такое положение дел оказалось возможным из‐за того, что русские помещики рассматривали управление имением как логичное продолжение занятий домашним хозяйством.

Учитывая многочисленность замужних российских женщин, управлявших своей собственностью отдельно от собственности мужей или распоряжавшихся всем семейным имуществом, то задача исследования семьи Чихачёвых – показать, как это обстоятельство могло повлиять на брак, на различия в представлениях мужчины и женщины на супружеские и родительские обязанности и как образованная российская публика воспринимала западноевропейские идеи о жене и матери как «ангеле дома» и об отце, чьей «естественной» ролью было участие в общественной жизни, если их жизнь зачастую отличалась от таких представлений.

Восприятие читателями таких понятий, как сфера домашней жизни (domesticity), заведомо имеет расплывчатый характер. За отсутствием иных доказательств предполагается, что повсеместное присутствие определенных идей в популярной литературе означает, что читатели их восприняли, а как и в какой степени – остается неясным. Соответственно, историки, ранее исследовавшие распространение западноевропейской идеологии домашней жизни в России, пришли к выводу, что преобладание этих идей не только в периодической печати, но также в популярной художественной литературе и записях частных лиц означает, что значительное число россиян их приняли. Основной вопрос, которым задавались историки, звучал так: почему они сделали это, несмотря на значительные институциональные и культурные различия, существовавшие в середине XIX века между имперской Россией и Западной Европой, и почему эти идеи так быстро распространились? [11] См.: Greene . Domestic Ideology; Tovrov . Russian Noble Family; Cavender . Nests of the Gentry; Glagoleva . Dream and Reality.