Клаус Шарф - Екатерина II, Германия и немцы

Однако даже скудные свидетельства, дошедшие до нас, говорят о том, что политические и духовные перемены 20-х и 30-х годов оказали воздействие если не на саму веру, то на отношение родителей Екатерины к религиозным вопросам и воспитанию детей. Иоганна Елизавета, которая была на 22 года, то есть на целое поколение, моложе своего супруга, значительно сильнее, чем он, ощущала весьма существенное влияние со стороны наследника прусского престола Фридриха, своего ровесника, воспитанного в просвещенном духе естественного права, традиции гуманизма и французской классической литературы, покровительствовавшего наукам и искусствам и снискавшего известность в качестве писателя [236]. Эта близость и послужила пищей для всерьез выдвигавшегося время от времени предположения, что императрица России Екатерина была дочерью прусского короля [237]. Слухи о романе наследного принца и юной цербстской княгини уже не один раз находили компетентное опровержение, поэтому здесь отметим лишь, что для Иоганны Елизаветы Фридрих всегда оставался примером человека живого ума, а он видел в ней в первую очередь мать принцессы с хорошими шансами на перспективное замужество. Позднее, когда дочь уже переехала в Россию, Иоганна Елизавета вступила в переписку с Христианом Фюрхтеготтом Геллертом [238], общалась с Готтшедом [239] – последователем Христиана Вольфа [240]и даже искала возможности завязать контакт с Вольтером [241]. Однако в период Семилетней войны жизнь ее неожиданно вышла из привычной колеи. У Фридриха II появился повод подозревать княгиню и ее сына в предательских сношениях с Францией, поэтому в 1758 году она решилась бежать сначала в Гамбург, а затем через Голландию в Париж, а король тем временем наложил разорительные контрибуции на формально остававшийся нейтральным Цербст. В Париже под вымышленным именем графини Ольденбургской Иоганна Елизавета вращалась в салонах и посещала театры – до тех пор, пока не погрязла в долгах, заболела, а затем и умерла в 1760 году в бедности и отчаянии, чувствуя себя обузой для дочери в Петербурге [242]. Здесь, однако, интересно, что привитая ей с детства связь с ортодоксальным лютеранством, по всей видимости, к концу ее жизни серьезно ослабла. Если бы мы располагали возможностью проверить это утверждение, тогда ее ничем не примечательная интеллектуальная биография могла бы послужить отражением такого важного процесса, как завершение периода конфессиональных распрей в Германии.

Что касается лютеранской ориентации цербстских князей, находившихся на прусской службе, то серьезный удар по ней уже в 20-е годы могло нанести правление Фридриха Вильгельма I [243], насаждавшего, в том числе и в Померании, веротерпимость и поощрявшего пиетизм. Новое учение быстро приобретало влияние среди офицерского корпуса, а также распространялось среди солдат через назидательную литературу, и прежде всего – полковых проповедников, все чаще набиравшихся исключительно из числа выпускников университета Галле. Кроме того, экуменистский характер пиетизма помогал смягчить конфессиональные противоречия в Пруссии между представителями правящего дома – реформатами – и их подданными-лютеранами [244].

Таков конфессиональный контекст, в котором цербстский князь – человек, связанный узами дружбы с ортодоксальным лютеранином Больхагеном, пригласил в воспитатели для своей дочери французскую кальвинистку и полкового капеллана. Если король уже в 1734 году обратил внимание на смышленую принцессу, то ее родители – представители прусской клиентелы – и особенно отец, состоявший на прусской службе и возглавлявший зáмковый приход Штеттина, наверняка должны были тщательно выбирать, как и кому воспитывать их детей. Существование в 1732–1736 годах в Старгарде священника-пиетиста Фридриха Вагнера подтверждается документально [245]. Поскольку Екатерина сообщает, что учитель религии появился у нее в семилетнем возрасте [246], именно Вагнер вполне мог в 1736 году занять место капеллана в полку ее отца. Елизавета Кардель, родившаяся в 1712 году во Франкфурте-на-Одере, приступила к воспитанию принцессы в 1733 году. До этого в течение двух лет, до своего замужества, за принцессой Софией присматривала сестра Кардель – Мадлен. Их отец, Этьен Кардель, был родом из Руана и состоял советником на прусской службе во Франкфурте, судьей во французской колонии и учителем [247]. В Штеттине «Бабетта» Кардель была членом церковной общины гугенотов, повсюду помогавшей французским эмигрантам интегрироваться в прусское государство [248]. По воскресеньям она навещала своего друга и советчика Поля-Эмиля де Моклера, служившего с 1721 года реформатским проповедником в зáмковой церкви, с 1723 года возглавлявшего французскую колонию из 89 семей и являвшегося советником консистории и инспектором всех гугенотских общин Померании (то есть, если можно так сказать, по своему рангу в кальвинистской иерархии он был равен Больхагену в лютеранской). Моклер был сооснователем, а с 1728 года и соиздателем журнала Bibliothèque germanique и пришедшего ему на смену Journal littéraire de l’Allemagne , а в 1739 году стал членом королевской Академии наук. Таким образом, юная гувернантка была отнюдь не случайным выбором родителей принцессы [249]. Затем для Софии были наняты еще несколько учителей из французской колонии: так, письму и рисованию ее обучал месье Лоран, франкоговорящий швейцарец («un velche»), имевший очень смутное представление о немецком языке. Однако если Екатерине-мемуаристке роль месье Лорана в ее воспитании представлялась незначительной, то это не означает, что она с пренебрежением относилась к его личности: после ее восшествия на российский престол бывший учитель получил от императрицы подарки, и даже тридцать лет спустя после переезда в Россию ей было известно, что он еще жив [250].

Однако «в историю» мадемуазель Кардель и господин Вагнер вошли уже лишь потому, что Екатерина, всегда остававшаяся прилежной ученицей, придавала им – в основном в своих письмах к Гримму – черты типических персонажей, используя их для изложения своих представлений о воспитании. У немецкого брюзги, строгого полкового пастора Вагнера, без конца читавшего длинные проповеди и истязавшего свою овечку педантичными экзаменами, в отличие от темпераментной гугенотки, практичной и дававшей пищу для ума француженки, у которой «наряду с другими познаниями всегда были наготове всевозможные комедии и трагедии», не было шансов пробудить симпатию у своей воспитанницы. Если Бабет Кардель сумела найти подход к строптивой порой принцессе убеждением и любовью, да еще и оказалась верной подругой и советчицей в первом эротическом опыте Софии [251], то господин капеллан своими заклинаниями о Страшном суде, а иногда и угрозой неминуемого наказания зачастую провоцировал лишь открытый протест или молчаливое сопротивление [252]. Тем не менее обучение у обоих педагогов в значительной степени состояло из заучивания наизусть: по заданию мадемуазель Кардель – басен Лафонтена, по заданию господина Вагнера – библейских текстов и, как Екатерина выражалась впоследствии, «нарочно сочиненных вещиц», по всей вероятности – Mалого катехизиса и отрывков из Застольных речей Лютера. Записывая в 1771 году свои воспоминания, императрица еще имела при себе немецкоязычную Библию с подчеркнутыми местами, выученными ею наизусть [253].