Джон Рёскин - Этика пыли

Дора. Но, знаете, мы разом излечились после той выходки, и я надеюсь, что все наши затруднения сами исчезнут – войдут в одну дверь и выйдут в другую.

Профессор. Как хорош был бы мир, если бы все затруднения исчезали таким же образом! Однако можно кое-что извлечь из затруднений или, по возможности, не усиливать затруднения, если характер их определен. Но ваши затруднения – я должен это сказать вам, дети, – так же неопределенны, как и ваши желания.

Дора. Это очень любезно с вашей стороны. Некоторые не допускают и мысли, что девочки могут хотеть что-нибудь узнать.

Профессор. Но они, по крайней мере, допускают в вас, Дора, желания, которые вам следовало бы изменить.

Мэри. Вы могли бы предоставить нам последнее слово без возражений. Но мы постараемся изменить наилучшим образом наши скромные желания к завтрашнему дню.

Вечер. У камина. Кресло Профессора помещается в самом уютном уголке.

Профессор (замечая приготовленные скамеечку для ног, подушку, экран). Да-да, все это прекрасно, но мне, по-видимому, придется просидеть здесь до самого ужина, выслушивая бесконечные вопросы, не так ли?

Дора. Едва ли вам вообще удастся поужинать сегодня – нам так много надо спросить у вас.

Лили. О мисс Дора, мы отлично можем принести профессору ужин сюда!

Профессор. Да, это будет очень приятно при конкурсном экзамене – соревнование будет, конечно, со стороны экзаменаторов. Действительно, узнав теперь, как вы, девочки, несносны, я уже не так сильно удивляюсь тому, что люди снисходительно относились иногда к драконам, поедавшим их на ужин. Но я, кажется, бессилен как помочь себе, так и прибегнуть к помощи святого Георгия. Итак, спрашивайте, дети, а я буду отвечать вам с изысканной вежливостью.

Дора. Мы хлопочем не столько о вежливых ответах, сколько о том, чтобы не превратиться в допрашиваемых.

Профессор. «Aye seulement la patience que je le parle [26]». И не ждите никакого вознаграждения!

Дора. Хорошо, значит прежде всего… но о чем мы спросим прежде всего, Мэри?

Мэри. Это неважно. Я думаю, что все вопросы сведутся в конце концов к одному.

Дора. Знаете, вы все время так говорили, как будто кристаллы – живые существа, а мы никак не могли понять, какова доля шутки в этой шутке. Это во-первых.

Профессор. Да я и сам, друг мой, не понимаю, насколько я говорю серьезно. Камни ставят меня в тупик не меньше, чем я вас. Их видимая жизненность заставляет меня говорить о них как о живых, но, в сущности, я не знаю, насколько можно довериться их внешнему виду. Я не намерен возвращаться сегодня к тому, о чем мы уже говорили, но все подобные вопросы ведут к одному главному, который мы с вами – тщетно – обсуждали раньше: «Что значит быть живым?».

Дора. Да, но нам хотелось бы вернуться к нему, потому что мы читали научные книги относительно закона сохранения сил, и все там представляется таким грандиозным и удивительным, а опыты такими прекрасными! Мне кажется, что все сказанное в научных книгах верно. Но они ничего не говорят о такой вещи, как жизнь.

Профессор. Они, конечно, большею частью упускают из виду эту сторону предмета, Дора, вы вполне правы: жизнь – такой элемент, о котором не совсем удобно говорить. В последнее время ученые, по-видимому, добыли частичку ее в своих колбах и вне их, в виде «озона» и «антизона», но все же они еще очень мало знают о ней, а я и того меньше.

Дора. Вы обещали не дразнить нас сегодня.

Профессор. Погодите минутку. Хотя тайны жизни, несомненно, известны мне менее, чем философам, но я знаю, на какой площадке мы, художники, можем защищаться от нападок ученых так же стойко, как солдаты при Инкермане. И вы можете встать в ряды нашей лейб-гвардии, если научитесь хорошо рисовать.

Дора. Я уверена, что все мы постараемся научиться! Но скажите, на какой почве мы можем стоять твердо?

Профессор. Вы всегда можете противопоставить Форму Силе. Для живописца главный отличительный признак всякого предмета заключается в его форме, и ученые не могут на это нападать. Они являются и говорят вам, например, что в чайнике столько же теплоты, движения, или тепловой энергии (как бы они это назвали), сколько и в орле. Прекрасно, это верно и крайне интересно. Чтобы подняться в свое гнездо, орлу требуется такое же количество теплоты, какое нужно для того, чтобы вскипятить чайник, и гораздо большее, чем для того, чтобы ему спуститься и наброситься на зайца или на куропатку. Но мы, живописцы, признавая равенство и однородность чайника и птицы во всех научных отношениях, придаем, со своей стороны, особое значение различию их форм. Для нас прежде всего важно, что у чайника есть носик, а у орла клюв; что у чайника сбоку ручка, а у орла пара крыльев; не говоря уже о разнице в воле, которую ученые могут просто назвать известною формой или видом силы, но для художника-то в форме и есть вся суть дела. Чайнику свойственно стоять спокойно на плите, а орлу – парить в воздухе. В факте воли, а не в одинаковой температуре заключается для нас самое интересное обстоятельство, хотя и факт степени теплоты тоже очень интересен, чрезвычайно интересен. Не смейтесь, дети! Недавно ученые совершили величайший прорыв в своей области: превращение силы в свет есть превосходный образец системного открытия. А гипотеза, по которой Солнце получает свое пламя от непрерывного метеорического града, выбивающего из него огонь, – очень величественна и кажется весьма правдоподобной.

Конечно, это все тот же старый ружейный замóк – кремень и сталь – в больших размерах, но порядок и стройность его величественны. Однако нас, скульпторов и живописцев, это мало интересует. «Бесспорно, – говорим мы, – прекрасно и очень полезно это выбивание света из Солнца или вбивание планет в него вечным водопадом. Но вы можете совершать это бесконечно и все-таки не выбьете того, что можем выбить мы. Вот кусок серебра величиной с полкроны, на котором ударом молота один из нас две тысячи лет назад удачно выбил голову Аполлона. Тут только форма, но если кто-нибудь из вас, господа ученые, со всей вашей Солнечной системой, может изобразить на куске серебра что-нибудь подобное, то мы снимем перед ним шляпы. Пока же мы останемся при шляпах».

Мэри. Да, понимаю, и это прекрасно. Но не думаю, чтобы кому-нибудь из нас нравилось зависеть только от формы.

Профессор. При сотворении Евы формой не пренебрегали, дорогая моя.

Мэри. Но не в этом заключается наше отличие от праха, а нам бы хотелось постичь дыхание жизни.

Профессор. Вы и постигните его, но тверже держитесь формы и отстаивайте ее прежде всего, в отличие от простого превращения сил. Отличайте творческую руку гончара, управляющего глиной, от простого движения его ноги при верчении колеса. Если вы найдете впоследствии в этом сосуде миро – хорошо. Но интересно, насколько простая форма поставит вас впереди людей науки. Возьмем, например, самый интересный из всех видов силы – свет. Ученые никогда не рассматривают, насколько существование его зависит от известной стекловидной влаги и нервной субстанции в системе того, что мы называем глазом. Немецкие ученые, с одной стороны, давно начали атаку, возвещая нам, что такого предмета, как свет, совсем не существует, а существует только наша способность видеть его. Теперь немецкие и английские ученые, в противоположность прежней теории, утверждают, что свет существует именно таким, каков он есть, пусть его и не видно. Предполагается, значит, что сила сама по себе, а глаза сами по себе, и что свет есть воздействие силы на глаз (Платон, насколько мне известно, заглядывал глубже в эту тайну, чем кто-либо после него) или на нечто, находящееся внутри глаза. Но мы можем спокойно стоять позади сетчатки и бросать вызов людям науки.