Питер Хизер - Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Несомненно, сами эти модели нуждаются в пересмотре. Они либо объединяют в одну группу существенно отличающиеся друг от друга феномены, тем самым создавая путаницу, либо вследствие узкой направленности становятся почти неприменимыми – по крайней мере, при работе с миграционными потоками 1-го тысячелетия. В ее нынешнем виде модель «замещения элиты» не учитывает специфику Нормандского завоевания, когда вторгшаяся в страну новая элита смогла с легкостью стать на место старой, оставив существующие социально-экономические структуры без изменений, а последствия для общей массы населения оказались не слишком значительными, хоть и не настолько минимальными, как утверждают желающие минимизировать важность миграции [687]. Но такая модель применима лишь в том случае, когда пришлая элита по численности приблизительно равна старой, и я почти уверен (хотя доказать свою точку зрения не смогу), что на протяжении всей истории человечества она подойдет лишь к незначительному проценту случаев.

Разумеется, в 1-м тысячелетии н. э. хватает примеров, когда вторгшаяся элита (пусть даже сравнительно небольшой группой, а иногда и вовсе составляющей крайне малый процент по сравнению с общей численностью населения) все же оказывалась слишком многочисленной, чтобы обойтись без переделки имеющихся земельных владений. В этих случаях существующая поместная структура нарушается как минимум частично, происходит перераспределение и земель, и рабочей силы. В результате смещается баланс между элитой и иными классами населения, а значит, общие последствия миграционного процесса являются весьма серьезными. Такого рода переселение элиты не могло не оказать заметного влияния на социально-экономический строй, а возможно, и на культуру, поскольку население было вынуждено тесно контактировать с пришлой элитой, более многочисленной, чем местная. Именно такие контакты, которые мы с V века наблюдали в англосаксонской Англии и франкской Галлии к северу от Парижа и, возможно, в меньшей степени в Данелаге после 870 года, порождали существенные культурные изменения, в том числе лингвистические, поскольку местное население было вынуждено вписываться в рамки поведения, продиктованные новой и сравнительно многочисленной элитой чужаков, живущих с ними бок о бок [688].

Случаи частичного замещения элиты опять-таки отличаются от уже описанных нами. Они наиболее часто встречаются в средиземноморских регионах старого римского запада в V–VI веках. Здесь имела место реорганизация экономики, вызванная необходимостью подстроить ее под чужаков – готов, вандалов, бургундов и прочих, – но при этом уцелела значительная часть старой римской элиты. В дальнейшем уже пришельцам приходилось цепляться за свою культуру, и меняться начинал их язык, а не язык местных. Однако это еще не говорит о том, что такая форма миграции – самая ограниченная из всех, встречающихся в 1-м тысячелетии, – оказывала лишь незначительное влияние на затронутые ею регионы. В первом случае политика в стране определялась новой элитой за счет местного населения, по крайней мере в том, что касалось смены королевской власти, и общие политические последствия были достаточно глобальными, чтобы спровоцировать серьезную структурную перестройку. Исчезновение на краткий либо более долгий срок масштабной централизованной системы налогообложения сельскохозяйственного производства и последующее ослабление государственных структур на послеримском западе объясняется, вероятнее всего, милитаризацией жизни представителей высшего класса, последовавшей за созданием этих структур из-за обосновавшейся здесь элиты чужаков.

Модель «волны продвижения» тоже требует существенного теоретического пересмотра. Основная проблема с ней, даже в довольно важных случаях вроде распространения вельбарской культуры в I–II веках, заключается в том, что в Европе 1-го тысячелетия почти не осталось пустой, нетронутой земли, если первые земледельцы обрабатывали ее еще 4 тысячи лет тому назад. К 1000 году здесь по-прежнему было много лесов, и мы прощаемся с европейской историей в момент, когда новая волна сельскохозяйственной активности начала их прореживать. Но фермеры расчищали землю на протяжении тысячелетий, и лучшие места давным-давно были обжиты человеком. В таких условиях экспансия, осуществляемая наугад и не встречающая сопротивления (к примеру, семьями времен корчакской культуры либо большими родами), редко могла иметь место. Возможно, носители корчакской культуры и впрямь расселялись семьями либо большими родами по новым территориям, не встречая сопротивления – но лишь благодаря тому, что они шли не наугад, а тщательно выбирая незанятые, периферийные земли на нагорьях Центральной Европы. Но последующее склонение огромных территорий к славянской культурной модели и сообщения об агрессии славянских племен в других регионах указывают на то, что принуждение могло иметь место. Скорее всего, то же самое верно и для первых вельбарских поселенцев. Вначале экспансия вельбарской культуры, похоже, действительно осуществлялась небольшими социальными единицами, но опять-таки пшеворские сообщества стали частью их культурного горизонта в результате их же активности. Возможно, слияние произошло добровольно, но я подозреваю, что наиболее правдоподобную модель происходящего нам дают примеры миграции малого масштаба эпохи викингов.

Небольшие миграционные единицы скандинавов начали прибирать к рукам земли в Северной Шотландии и на северных и западных островах Британии к началу IX века. В этом случае логистические проблемы (вроде трудностей в приобретении кораблей) налагали определенные ограничения, которых не знали носители корчакской или вельбарской культуры. Поэтому, как сообщают источники, при последующей экспансии скандинавов в Исландию и Гренландию миграционные единицы должны были организовываться ярлами или менее знатными землевладельцами (holds), обладавшими достаточными средствами для покупки или аренды кораблей. Но в то время как Исландия и Гренландия были практически незаселенными территориями, на севере Шотландии и островах сложилась совсем иная картина, и действия норманнов здесь были весьма агрессивными. О старой гипотезе, включающей в себя этническую зачистку, речи не идет, но местное население так или иначе получило более низкий статус и со временем усвоило культурные традиции чужаков. Следовательно, миграция малыми группами вовсе не обязана была быть мирной. При встречах с местным населением, не обладавшим крупными политическими структурами с региональными центрами, небольшие миграционные единицы могли успешно утвердиться на новой территории силой. Получается, к модели «волна продвижения» мы должны добавить варианты миграции малыми группами, которые действовали обдуманно и/ или агрессивно. И тогда эта модель будет применима к многочисленным случаям прихода чужаков в уже заселенные территории Европы 1-го тысячелетия; не только к вельбарской, корчакской и скандинавской экспансии, но, возможно, и к раннегерманскому переселению к Черному морю в III веке или переходу германцев с Эльбы на Декуматские поля; или даже к передвижению славянских объединений на север и восток в Россию в VII–IX веках.