Питер Хизер - Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Отдельные черты новой системы сильно напоминают элементы вельбарской культуры, процветавшей на северо-западе (или и вовсе ничем не отличаются от них), однако необходимо признать, что последняя продолжала развиваться по своим законам; вовсе не все ее носители покинули Северную Польшу. Часть посуды полностью идентична – вручную изготовленная вельбарская керамика (по форме напоминающая миски) была особенно распространена на ранних стадиях развития черняховской культуры. Кроме того, многие броши вроде фибул и покрой женской одежды (броши носили парами, на каждое плечо) совпадают с теми, которые встречаются в областях, некогда населенных носителями вельбарской культуры. Отдельные типы домов, в особенности длинные, в которых жили одновременно и люди, и животные ( нем. Wohnstallhauser), весьма распространены по крайней мере в отдельных районах в обеих культурах. Особенно поражает – хотя на данный момент полного сравнительного анализа их не проводилось – тот факт, что обе разновидности похоронных обычаев, отличающих вельбарские кладбища от обнаруженных в соседних областях севера Центральной Европы, также встречаются в землях носителей черняховской культуры. На кладбищах представителей обеих этих систем сосуществовали два типа погребений – захоронение и кремация. Население вельбарских регионов, как правило, не хоронило покойников мужского пола с оружием (и вообще с железными предметами), и отсутствие этого обычая являлось также отличительной чертой черняховских ритуалов.

У прочих черт черняховской культурной системы разное происхождение. Вельбарская керамика ручной работы была представлена только на ранних стадиях, затем очень быстро для этой системы стала характерной более сложная посуда, изготовленная на гончарном круге, в общих чертах напоминающая ту, которая использовалась в провинциях Римской империи. Длинные дома, разумеется, пришли к ним из преимущественно германских культур севера Центральной Европы, однако еще одним характерным типом построек во многих черняховских районах были землянки и полуземлянки ( нем. Grübenhaus). Они были широко распространены на восточных предгорьях Карпат и далее и не встречались в вельбарской культуре или в северных германских поселениях I и II веков. Археологи также обнаружили на черняховских кладбищах редкие случаи захоронения по сарматским обычаям – вещи покойника складывались на полке, вырезанной в могиле. Таким образом, одно из сарматских племен внесло свой вклад в смесь культур, порожденной иммиграцией северных германцев в земли близ Черного моря.

Интерпретация этих остатков долгое время оставалась спорной. Когда в 1906 году были извлечены первые остатки, отмечалось явное их сходство (в особенности это касалось металлических изделий) с типично германскими, обнаруженными на севере Центральной Европы; об этом заговорили задолго до того, как была изучена и описана вельбарская культура. Эти находки быстро связали с миграцией готов, известной по историческим источникам, и в эпоху нацизма они нередко приводились в качестве нелепых оправданий территориальных запросов Германии в Восточной Европе. Нацистские бюрократы зашли так далеко, что предлагали переименовать отдельные города на побережье Черного моря в честь героев из числа готов, к примеру, название Теодорихшафен – «гавань Теодориха» (великий правитель готов V и VI веков, см. главу 7) предлагалось для Севастополя в Крыму. В общем, «гипотеза вторжения» применялась к археологическим остаткам с большим энтузиазмом. Металлические изделия такого же типа были обнаружены на побережьях Балтийского и Черного морей, следовательно, одно из племен, живших близ первого, захватило затем южные территории, вытеснив оттуда местное население. Если говорить честно, это объяснение получило подтверждение в записях, касающихся ухода карпов.

Однако, даже если забыть о политике, миграция – это слишком простой ответ на загадки, предлагаемые археологическими находками. Влияние вельбарской культуры на черняховскую очевидно, но вместе с тем в ней много элементов совершенно иного происхождения, а предметы и обычаи можно перенести из одного региона в другой без массового оттока населения в качестве основной движущей силы. Вещи можно продавать, а технологии и привычки – перенимать или даже развивать. Появление черняховской культурной системы, несмотря на очевидное сходство ее с вельбарской, не может, таким образом, само по себе служить доказательством миграции. И как мы видели, это ключевой аргумент противников теории о миграции варваров – они утверждают, что обнаруженных параллелей, существовавших между вельбарскими и черняховскими археологическими остатками, недостаточно для того, чтобы кому-то в голову могла прийти мысль о миграции, в особенности если бы рассказа Иордана о маршруте готов не существовало.

Однако, на мой взгляд, уже одних исторических источников – даже если не брать в расчет Иордана – более чем достаточно, чтобы согласиться с тем, что миграция была ключевым фактором в переустройстве понтийского побережья. К тому же археологические свидетельства куда более убедительны, чем утверждают противники теории миграции. Прежде чем приступить непосредственно к изучению источников, необходимо вспомнить, чего именно мы можем ожидать. Если перед вами не один из тех редких случаев, когда пришлые захватчики практически полностью вытесняют или истребляют местное население или являются первыми поселенцами на нетронутой пока земле, то археологические следы, оставленные миграцией, и не будут многочисленными или значительными. Если мигранты смешиваются с коренным населением, сохранятся лишь некоторые, возможно, очень немногочисленные элементы их материальной культуры – лишь те, которые осознанно или подсознательно связывались с глубоко укоренившимися верованиями или поведением. Они, разумеется, никуда не исчезнут. В прочих же сферах жизни мигранты, скорее всего, переймут приемлемые для них элементы местной культуры (как поступают и современные переселенцы) или же их обычаи станут незначительным и ничем не выделяющимся компонентом в новых культурных сочетаниях, созданных соприкосновением исконной и чуждой культур. Другими словами, вряд ли в археологических свидетельствах вы обнаружите нечто большее, чем спорные подтверждения миграции, поэтому неоднозначность находок сама по себе не может служить доказательством того, что миграции не было вовсе.

Однако в нашем случае археологические остатки, подтверждающие наличие миграционных процессов, отнюдь не спорны или недостаточны. И это не только мое мнение, спешу уточнить, но и единодушный вердикт экспертов, кропотливо работавших с найденными материалами на протяжении последнего поколения. Следует также подчеркнуть, что эти эксперты не подвержены влиянию какой-либо идеологии. Два самых авторитетных ученых среди них – это Казимир Годловский и Марк Борисович Щукин, первый поляк, второй русский. Им обоим в ранние годы своей научной деятельности пришлось бороться с однобокими интеллектуальными установками, которые основывались на взглядах, резко расходившихся с их собственными. Работа Годловского продемонстрировала несостоятельность старой догматики (к которой мы вернемся в главе 8), в соответствии с которой «побежденные» славяне всегда занимали территорию Польши. И именно Щукин впоследствии скорректировал время расцвета черняховской культуры, отнеся его к концу III–IV веку, и установил ее связь с готами, вопреки глубоко укоренившейся в советское время «официальной науке», стремившейся приписать археологические свидетельства, говорящие о довольно развитой цивилизации, первым славянам. Более того, после Второй мировой войны ни у поляков, ни у русских не было ни малейшего желания преувеличивать роль, которую сыграли германоязычные племена в Центральной и Юго-Восточной Европе, поэтому этих ученых нельзя обвинить в вовлеченности в интеллектуальные игры с целью продвижения своей карьеры. Причины, по которым они единодушно пришли к выводу о наличии глубинных связей между вельбарской и черняховской культурными системами, не так сложно отыскать.