Габриэль Тард - Преступник и толпа (сборник)

Я не думаю отрицать влияние жары на усиление жестоких и кровожадных инстинктов. Я знаю, что maximum преступности против личности, то есть кровавых преступлений, падает в данной стране на весну или лето, a maximum преступности против собственности – на осень или зиму. Этот хронологический контраст, очевидно, нельзя толковать так, как я только что толковал аналогичный этому географический контраст. Он ясно показывает косвенное, правда, возбуждение вредных страстей, вызываемое высокой температурой, и аналогичное возбуждение от алкоголя, на что также указывает статистика. Эта причина, следовательно, должна иметь какое-нибудь место в географическом контрасте, но здесь ее покрывает относительная высота цивилизации, имеющая более непосредственное действие [131].

Между этими двумя толкованиями одна только разница – физическое объяснение преступления по мере человеческого прогресса с каждым днем теряет свое значение, тогда как социальное постоянно делается глубже и полнее. Вот почему сильные морозы, большие засухи и вообще времена года слабее, чем политические кризисы, влияют на ежегодную кривую преступлений, самоубийств, рождений и браков среди городских жителей в сравнении с сельскими. Следует заметить, что алкоголизм влияет на преступность в том же смысле, в каком теплый климат или теплое время года. Но именно эта позорная привычка к пьянству, ставшая возможной с первобытных времен и введенная примером, вероятно, в силу социальных причин распространяется скорее для того, чтобы уравновесить, а не подкрепить это термическое действие. Действительно, в холодное время года, а также в холодном климате пьют больше. Карта пьянства Ивернэ в этом отношении очень ясна (как и его карта рецидива). На ней краски постепенно темнеют по мере того, как доходят до северных департаментов, исключая подтверждающих правило: Пюи-де-Дом, Санталь, Лозер, Приморские Альпы и другие горные холодные, хотя и южные, местности. Следовательно, благодаря все возрастающему на севере алкоголизму распространяется нивелировка преступности на одной широте при помощи климата, на другой – при помощи вина, алкоголя или пива. Можно думать, что эндемическое и традиционное пьянство также сильно толкает северные народы на кровавые преступления, как южные – их солнце. Если же первые чаще склонны к жестокости, если всякий англичанин, например, употребляющий гораздо более алкоголя, в 16 раз реже итальянца [132]бывает убийцей, то этот результат, мне кажется, главным образом основан на превосходстве социальной культуры, что в наше время мы замечаем на севере.

Одним словом, если бы цивилизация дошла до апогея, то можно думать, что влияние времен года и климатов на преступность свелось бы к нулю, и что одни только социальные влияния заслуживали бы исследования. Остановимся на них. Мне могут возразить, что физическое объяснение преступности только отодвинуто в моем воззрении, потому что если меньшая жестокость самых холодных стран основана на их высшей цивилизации, то превосходство этой последней, в свою очередь, объясняется ее движением с севера на юг, за что ответственна, кажется, только разница климатов. Теперь время исследовать ближе этот термический закон истории и рассмотреть, не вытекает ли он, несмотря на свое физическое проявление, из какой-нибудь вполне социальной причины? Прежде всего отдадим справедливость Mougeolle’у за то, что он не пренебрегал ничем, чтобы придать этому закону полную точность и желательную основательность. Проводя на карте земных полушарий четыре или пять главных изотермических линий между жаркими и холодными поясами, он показывает или старается показать, что каждая пара их содержит в себе или даже почти соединяет различные большие центры, где сосредоточивается и откуда распространяется цивилизация в каждую данную историческую эпоху, и что движение этих эпох, этих просветительных очагов, начавшееся от тропиков, вполне совпадает с этими линиями. На одном и том же изотерме в самый древний из известных нам периодов мы видим процветание Мемфиса и Вавилона; позднее – Ниневии, Тира, Афин, первых китайских городов – Нанкина и Гангчей-фу; затем Рима, Константинополя, Кордовы, Венеции; наконец, в умеренном поясе наших дней – Лондона, Парижа, Берлина, Вены и, прибавим еще, Пекина. Сверх этого «распространяется пояс, содержащий в себе цивилизованные части Скандинавии и России, стран, которые последними достигли европейской жизни». В частности, особенно изотермическая карта бассейна Средиземного моря является подтверждением этого закона. Однако есть и исключения. Например, история египетской цивилизации, развитие которой вопреки общему направлению шло с севера на юг, из Мемфиса в Фивы. На это автор не отвечает ничего или почти ничего. В сравнении с тем тяжелым препятствием, которое представляет из себя ход американских цивилизаций до завоевания, Египет счастливее. В Америке цивилизация, возникшая так же, как и в Старом свете, то есть в жарком поясе, – Гватемале, Юкатане и Табаско, медленно распространяется в территориях, еще более близких к экватору, – в Мексике, в Боготе и Квито. Но нам основательно могут заметить, что движение в высоту избавило здесь от движения в широту, и что это движение не нарушает термического закона. Цивилизация в Мексике и Перу развивалась на плоскогорьях, по крайней мере, от 2 до 3 тысяч метров высоты, где средняя температура была от 15 до 16 градусов. Это исключительное «направление общего хода цивилизации, следовательно, только подтверждает общность термического закона». Автор считает себя вправе заключить, что существует постоянное необходимое отношение между последовательным развитием цивилизации во времени и движением изотермов на поверхности земли.

Это правдоподобно до известной степени, но неопределенно. Приняв участие в этом немного скором обобщении, надо, я думаю, отнестись с полным вниманием к этому достойному научного значения произведению и поставить его на свое место. Существовал ли этот северный путь цивилизации так же, как и ее западный путь, о котором также много говорили? Дорога, в то время как она шла с юга на север, свет к человеческому роду шел с востока на запад, и это движение признавалось не менее роковым до новейших времен, когда, достигнув на своем пути Франции и Англии, оно начало отступать к Германии и России и даже к своим источникам, Италии и Греции и, наконец, к Индии и Японии. Правда, в Америке, составляющей для нас крайний запад, цивилизация, придя с востока, распространяется по ее территории с востока на запад, что может быть блестящим подтверждением тенденции, о которой идет дело. Но что доказывает это противоположное предшествующему и одновременное с ним движение, как не тот тип цивилизации, когда она, окрепнув и вылившись в форму большого цветущего города, стремится распространиться во все стороны, по всем главным направлениям – путем ли внешней и перемежающейся колонизации, на которую всегда обращают главное внимание, или путем внутренней и постоянной колонизации, которую называют основанием новых городов, преобразованием местечек в города и уподоблением столице всех городов и всех уже существующих местечек? Одним словом, она двигалась силой подражания, постоянно действующего в недрах обществ. Возьмите какой-либо из древних городов, находящихся на ваших изотермах, Тир, Вавилон, Афины: всегда во всех отношениях они стремились распространять свое влияние и побеждать, и, действительно, они распространили его и победили. Если чаще всего случалось, что во всех направлениях, исключая северо-западное, лучи их внешнего влияния встречали препятствия, которые мешали зажечь новые светильники, то это основано, без сомнения, на случайных обстоятельствах, которые исчезли в наш век. Как для поляризованного света поляризация является случаем, а распространение сияния – законом и сущностью, так для цивилизации – прямолинейный, узкий и ускоренный ход. Нам не надо скрывать бесконечное и всеобщее распространение властолюбия, которое составляет душу и существенную силу истории. Истина этой точки зрения, наконец, проявляется в наши дни, когда цивилизации идет не только с запада на восток, все более и более распространяя прогресс на пройденные ею страны и особенно на Россию, куда она, начавшись с Франции или Англии, отступает через Германию, но еще и с севера на юг, в то же время усиливаясь, насколько возможно, на севере. Доказательством этого являются английская Индия и Ява, Австралия и весь африканский берег Средиземного моря вместе с Египтом, который стал европейским на наших глазах. Благодаря разветвлению зараз во все стороны наша цивилизация возрождает, по всей вероятности, свойственное первобытным цивилизациям качество, и прежде всего качество, свойственное первым языкам, которые с первой мифологией распространились по всем направлениям в большей части света, распространяясь именно с севера на юг. Я хочу сказать об Океании, где луч азиатского гения, освещая остров за островом, совершит свою длинную одиссею среди пирог и дикарей, о которых рассказывает нам Катрфаж. Mougeolle, кажется, думает, что грядущее процветание больших городов, которые затмят Париж, Лондон и Берлин, будет согласно его закону находиться в еще более холодном или менее умеренном, чем наш, изотерме. Судя по этому, неужели цивилизация должна достигнуть своего зенита только у северного полюса? Нет, по всем вероятиям, Россия найдет свою новую столицу, способную затмить Петербург, не на Шпицбергене или в Гренландии; она будет на берегах Босфора. По всему видно, что будущее готовит нашим потомкам большое чудо – воскресение и новый расцвет восточных и южных городов после их долгой смерти. Впрочем, ничего нет проще этой кратковременной необходимости, которой покорилась цивилизация или, скорее, цивилизации в своем столь продолжительном стремлении на север. На самом деле, они должны родиться в теплых странах, у тропиков, там, где более обильные средства оставляли человеку больше досуга, и где более богатая фауна и флора возбуждали его любознательность. Вопреки пословице «Необходимость – мать промышленности», одна красота видов, свойственная теплым странам, а не напряженность потребностей, свойственная холодным странам, могла сначала возбуждать человеческое воображение, если судить о ней по эстетическому характеру ее первых творений, языков и мифологий, откуда косвенно берет начало вся промышленность. Но чуткий к природе человеческий гений не мог остаться в своей тропической колыбели. Стараясь выйти из нее, он, естественно, подошел к более и более холодным странам, тем более что открытия, сделанные уже в благоприятном климате, позволяли человеку применяться к условиям более суровых или более непостоянных климатов. По всей вероятности, изобретения, например, одежды или жилища, ткацкого производства и шитья, кирпичных заводов и архитектуры, которые сделали возможным пребывание человека в умеренных странах, родились в теплых странах, где было бы можно обойтись совершенно без них. Впрочем, неудивительно, что каждая из этих пересадок была отмечена прогрессом, если принять во внимание, что в каждом организме способность совершенствоваться является привилегией молодости. Во всяком случае, позволительно думать, что в местах, где цивилизация процветает давно, ее роковой относительный упадок и почти насильное изгнание имеют прежде всего социальные причины, между прочим, например, все возрастающее и в конце концов противозаконное повышение цены на землю в тех странах, где население с ходом цивилизации сгущается. Падение в наше время победоносной конкуренции из-за американских земель, против которой не могли бы бороться собственники старого европейского континента, осужденные с тех пор на неизбежную гибель, прежде даже в самое отдаленное прошлое, должно было часто повторяться, но только в самом ограниченном масштабе. Прибавим к этому истощение почвы и расы.