Робин Хобб - Волшебный корабль

Потом он заснул.

Уинтроу терпеть не мог лазать по снастям. Он делал все, чтобы скрыть это от Торка, но тот обладал безошибочным чутьем истязателя. Десяток и более раз каждый день он под любым предлогом загонял Уинтроу на мачты. Когда же он понял, что с ростом практики у мальчика потихоньку притупляется боязнь, то принялся усложнять задания: например, поручал ему что-нибудь оттащить в «воронье гнездо». А как только Уинтроу спускался на палубу – приказывал нести это назад. В последнее же время он повадился не просто посылать Уинтроу наверх, но приказывал еще и выбираться на самый нок [55]рея и стоять там с сердцем, выскакивающим из груди, пока не воспоследует команда слезать. Торк его попросту изводил. Самым прямолинейным, лобовым, предсказуемым способом. Уинтроу от Торка примерно этого и ожидал. Что его действительно удивляло, так это реакция команды. Издевательства, которым подвергал его Торк, они воспринимали как самое обычное дело. Если кто-нибудь вообще обращал внимание на то, что выделывал над ним Торк, это лишь забавляло матросов. Ни один и в мыслях не держал вмешиваться.

«И тем не менее, – размышлял Уинтроу, цепляясь за рей и поглядывая на палубу далеко под ногами, – все это – во благо». Ветер мощно мчался мимо, наполняя упруго растянутое полотнище паруса, и снасти пели от напряжения. Корабль равномерно раскачивался на ходу, и высота мачты делала качку особенно ощутимой. Не то чтобы Уинтроу начинало нравиться наверху… но возбуждение и восторг (вполне возможно, что гибельный) имели место определенно. Ему бросили вызов – а он его принял и выстоял. Если бы его предоставили себе самому, он никогда не пошел бы на такие испытания. Так что Торка следовало даже поблагодарить. Уинтроу сощурил глаза: ветер свистел в ушах и выжимал слезы. На какой-то миг он даже допустил в сознание крамольную мысль: «А что, если в самом деле здесь – мое место? Может ли быть, что под личиной жреца вправду скрывается мореплаватель?»

Тут его слуха достиг негромкий и странный звук. Металлическое дребезжание. А вдруг это собирался отвалиться какой-нибудь крепеж? Сердце Уинтроу сразу заколотилось, и он стал медленно переступать по пертам, пытаясь определить, откуда доносился не понравившийся ему звук. Ветер ни дать ни взять намеренно издевался над ним, не давая определить направление. Уинтроу понадобилось изрядное время, чтобы понять: звук менял высоту и к тому же нес в себе ритм, не имевший ничего общего с ровным дыханием ветра. Добравшись до «вороньего гнезда», Уинтроу схватился за край.

Внутри сидел Майлд. Сидел, упираясь в стенки ногами, и, полузакрыв глаза, играл на варгане [56]. Играл одной рукой, как принято у матросов, используя рот в качестве резонатора. Пальцы Майлда так и плясали по стальным язычкам. Он наслаждался собственной музыкой, не забывая в то же время внимательно оглядывать горизонт.

Уинтроу казалось, будто Майлд его не сразу заметил. Но вот молодой матрос бросил на него быстрый косой взгляд, и пальцы его остановились.

– Что? – спросил он, не отнимая, впрочем, инструмента от щеки.

– Ничего… Ты на вахте? Впередсмотрящим?

– Типа того. Хотя высматривать особо и нечего.

– А пираты?.. – робко предположил Уинтроу.

Майлд презрительно хмыкнул.

– Делать им больше нечего, только за живыми кораблями гоняться. Ну, то есть слышал я кое-что, когда мы в Калсиде стояли… Будто они за кем-то в самом деле недавно гонялись, но это, наверное, спьяну. Большей частью они нас не трогают. Обычно живой корабль от простого при тех же равных условиях уходит как от стоячего. Если, конечно, команда на нем уж не вовсе морозом побитая. Но на живых кораблях таких не бывает, и пиратам это известно. Они знают: даже если поймать, драться придется так, как они ни разу в жизни не дрались. Но если они и победят, толку-то? Заполучить корабль, который нипочем служить тебе не желает? Вот ты сам-то как думаешь: очень бы наша Проказница обрадовалась на своей палубе чужакам? Стала бы их слушаться? Вот уж не думаю!

– Это точно, – согласился Уинтроу.

Его приятно удивила и явная гордость Майлда, определенно любившего свой корабль, и то, что он охотно вступил с ним в разговор. Ну а Майлду, похоже, льстило пристальное внимание юнги, потому что он заговорщицки понизил голос:

– Если я вообще что-нибудь понимаю, прямо сейчас пираты нам здоровенную услугу оказывают.

Уинтроу немедленно схватил приманку:

– Каким образом?

– Ну… как бы тебе объяснить. Ты ведь в Калсиде на берегу не бывал? Не бывал. А мы бывали и слышали, что пираты последнее время повадились нападать на невольничьи корабли. По крайней мере один взяли точно, а еще несколько еле спаслось. Ну так вот. Сейчас осень на исходе, но по весне в Калсиде будут ожидать привоза целой прорвы рабов – на весеннюю пахоту и все такое. А значит, коли пираты повыловят сколько-то обычных поставщиков, а тут и мы прибудем с полными трюмами – воображаешь, до каких небес капитан сумеет цену взвинтить? Сразу выручим столько, что, может, даже прямо в Удачный сможем сразу отправиться!

И Майлд улыбнулся с таким предвкушением, как если бы отменный барыш, который Кайлу предстояло выручить за рабов, должен был непосредственно отразиться на его жалованье. Но в действительности он, скорее всего, повторял услышанное от кого-то из взрослых матросов. Уинтроу ничего не ответил. Он смотрел вперед, в неспокойное море, и под сердцем наливался тяжелый болезненный ком, к которому морская болезнь не имела ни малейшего отношения. Когда ему случалось думать о Джамелии и о том, как его отец будет покупать там рабов, его переполняла неизбывная скорбь. Деяние еще не было совершено, а он уже загодя мучился стыдом и виной.

Майлд же, помолчав, заговорил снова:

– Так тебя, значит, опять Торк на мачту загнал?

– Ага. – К собственному удивлению, Уинтроу свесился наружу на длину рук, разминая уставшие плечи. Потом снова оперся о край бочки. – Сейчас это меня уже не достает так, как раньше.

– Это точно. Затем и делается. – Уинтроу поднял брови, и Майлд расплылся в улыбке. – Погоди-ка, так ты решил, что это для тебя выдумали такую особую пытку? Ну, верно, Торку нравится тебя доставать, но – во имя пяток Са и Его волосатых яиц! – он и всякого другого будет цеплять в свое удовольствие, только подвернись. В смысле, всякого, кто ему сдачи не даст. Но уж юнгу вверх-вниз по мачтам гонять – это, ты меня прости, дело святое. Я когда сюда только попал… У нас тогда старпомом был Брэшен, и я его таким сукиным сыном считал! Заметил ведь, стервец, что я малость побаиваюсь высоты, и что ты думаешь? Устроил так, что я только тут, наверху, еду свою получал. Хочешь, мол, жрать, так влезь и возьми! И я лез, а что делать, и тут, в «вороньем гнезде», ждала меня моя миска. Ох, я Брэшену глаза выцарапать был готов! Боялся, еле двигался, еда всегда почти успевала остыть, да еще и дождь ее разбавлял… А потом привык. Совсем как ты теперь.