Робин Хобб - Волшебный корабль

У самых причалов располагались лабазы и разные мастерские, необходимые вернувшимся из плавания кораблям. А чуть дальше от воды начинался изрядный ломоть города, сплошь состоявший из веселых домов, сомнительных таверн, вовсе уже непонятных притонов и развалюх, гордо именовавшихся гостиницами. Постоянно здесь обитали, кажется, только бродяги, ночевавшие на крылечках домов и в крохотных хибарках, сработанных из мало-мальски пригодных к делу отбросов. Улицы ухоженностью мало чем отличались от замусоренных переулков. Вероятно, некогда здесь исправно работали сточные канавы и трубы, отводившие всякую жидкую дрянь. Увы, водостоки давным-давно засорились и, вместо того чтобы способствовать чистоте, сами, наоборот, превратились в источники зловонных зелено-бурых разливов, преодолевая которые, ко всему прочему, недолго было поскользнуться. Помойные ведра и ночные горшки выплескивались прямо за окна, так что в теплые дни здесь наверняка стояла невыносимая вонь и роились полчища мух. «Так что за холод тоже следует возблагодарить Са», – обходя особенно полноводную лужу, подумал Уинтроу.

Только что рассвело, и джамелийская разновидность Моряцкого Выгула еще крепко спала. Наверное, обитателям гостиниц и клиентам притонов просто незачем было в такую рань просыпаться. Уинтроу попробовал представить себе, что делалось на этих улицах вечером. Яблоку, наверное, негде было упасть. Но покамест все было пусто и мертво – двери заперты, окна закрыты ставнями. Беглец посмотрел в разгорающееся небо и прибавил шагу. Скоро его хватятся на корабле. Интересно, насколько усердно отец станет разыскивать его? Станет, конечно, но в самой малой степени – ради него самого. Уинтроу нужен был ему только для ублаготворения корабля.

«Проказница…»

Даже просто произнести ее имя было все равно что себе самому всадить в сердце иголку. «Да как же я смог покинуть ее?» А вот смог. Потому что дальше так не должно было продолжаться. «Но как же я все-таки взял и ушел?» Уинтроу терзался мучительными сомнениями, буквально разрываясь пополам. Он наслаждался свободой – и уже начинал страдать от одиночества, неописуемого, жестокого одиночества. Чьим было это одиночество, его или ее, он даже толком не знал. Если бы, удирая от отца, он имел возможность взять с собой и корабль – он бы сделал это не задумываясь. Звучало глупо, но… Во всяком случае, он должен был вернуть себе свободу. Должен был. И она это знала. Она понимала, что ему необходимо было бежать.

Да, но ее-то он оставил в плену.

Бросил…

Так он и шел, ликуя и страдая одновременно. Она не была ему ни дочерью, ни женой, ни подругой. Она даже и человеком-то не являлась. Их единение было им обоим навязано. Обстоятельствами и волей его отца. Вот и все. Она должна понять его. И простить…

Подумав так, Уинтроу внезапно осознал, что страстно хочет когда-нибудь вернуться к ней. Не сегодня и не завтра, конечно. Когда-нибудь. Возможно, тогда, когда отец наконец сдастся и примет на корабль Альтию. Тогда ему больше ничего не будет грозить и он сможет вернуться. К тому времени он успеет стать посвященным жрецом, а Проказница свыкнется с обществом какого-нибудь другого Вестрита. Альтии, скорее всего, а если не Альтии, так Сельдена или Малты. То есть у каждого – у него и у корабля – образуется своя, отдельная, полная жизнь. И когда они вновь сойдутся – каждый по своей, ни от кого не зависящей воле! – уже ничто не помешает им радоваться друг другу. И Проказница наверняка признает, что он, Уинтроу, сегодня сделал правильный выбор. Потому что оба станут мудрее…

Но тут нечистая совесть снова показала острые зубы. «И чего это я задумался о возвращении? Ни дать ни взять сам себя уговариваю. Я что, все-таки подозреваю, что неправильно поступил? Но как же это возможно? Я возвращаюсь к божественному служению. Во исполнение обетов, произнесенных годы назад. И это-то оказывается неправильно?»

Уинтроу качал головой, изумляясь себе самому. И шел дальше.

Он с самого начала решил, что в верхние пределы города соваться не будет. Потому что именно там отец и будет его искать в первую очередь. Наверняка решит, что он бросился искать помощи и убежища у жрецов Са в храме сатрапа. Уинтроу и в самом деле очень хотелось туда пойти, ибо он твердо знал: жрецы его с порога не выгонят. Быть может, даже поспособствуют возвращению в монастырь, хотя об этом он их нипочем не отважился бы просить. Но нет. Он не будет искать никакой помощи. Он не заставит их объясняться с отцом, когда тот начнет ломиться в ворота и требовать немедленной выдачи сына.

Были времена, когда в храмах Са обретали убежище и неприкосновенность даже убийцы. Но если окраины Джамелии дошли до подобного безобразия, возможно ли, чтобы святилищам Са оказывали прежнее уважение? Навряд ли…

Одним словом – не стоило испытывать судьбу. И вообще задерживаться в этом городе сколько-нибудь надолго. Лучше без промедления пуститься в долгий путь, который приведет его в монастырь… домой.

Наверное, ему полагалось трепетать при одной мысли о столь дальней и нелегкой дороге. Но Уинтроу ощущал лишь восторг оттого, что наконец-то на эту дорогу вступил.

Правда, он никогда не думал, что в стольном городе Джамелии окажутся трущобы. И подавно – что они занимают такую большую его часть. В какой-то момент ему пришлось миновать пожарище, причем не слишком давнишнее: дотла выгорело домов пятнадцать, не меньше, а все окружающие здания были закопчены и местами обуглены. Причем разгребать развалины никто явно не собирался, и мокрые головни источали неописуемое зловоние. В этом месте улица превращалась в узкую тропинку, протоптанную среди мусора и золы. Уинтроу приуныл и поневоле стал вспоминать разного рода слухи про нынешнего сатрапа. Если то, что рассказывали о его разгульном и бездеятельном образе жизни, было правдой хотя бы наполовину, о причине загаженных улиц и разливанных морях вместо сточных канав больше не приходилось гадать. Деньги, как известно, можно потратить лишь один раз… И возможно, налоги, которые могли бы пойти на очистку водостоков и найм стражи, оказались «съедены» очередной прихотью молодого владыки. Потому-то и расползалась вдоль моря целая страна ветшающих развалюх, потому-то и пребывала в небрежении гавань. Уинтроу видел галеры и галеасы [70]сторожевого флота, стоящие на приколе. Несчастные корабли сплошь заросли водорослями и ракушками, и некогда яркая белая краска – отличительный знак сатрапского флота – лохмотьями отставала от дощатой обшивки. Удивляться ли после этого, что пираты кишмя кишат во внутренних водах?

Джамелия, величайший в мире город, сердце и светоч цивилизации, вовсю гнила по краям. Всю свою жизнь Уинтроу слышал восторженные легенды о джамелийском зодчестве и садах, о широких бульварах, святых храмах и общественных банях. Люди говорили, здесь имелись даже канализация и водопровод – и не только во дворце у сатрапа. Уинтроу только головой покачал, перепрыгивая очередную смердящую лужу. Если здесь такое, то намного ли лучше обстоят дела наверху? Что ж, возможно, на главных улицах почище. А впрочем, он-то этого никогда не узнает. Если ему действительно хочется уйти и от отца, и от ищеек, которые за ним будут неминуемо посланы…