Стивен Кинг - Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли

Так что иной раз она задавалась вопросом, но как-то смутно и словно бы издалека, где она есть, когда ее нет, но обычно страсти ее и желания настойчиво и внезапно напоминали о себе, и у нее уже не было времени на дальнейшие размышления – и она просто делала то, что ей нужно было сделать. Завершить то, что должно быть завершено.

Роланд бы понял.

Одетта могла позволить себе ездить повсюду на лимузине, даже в 1959 году, хотя тогда отец ее был еще жив и она не была так сказочно богата, как в 1962-м, после его кончины. Деньги, которые до сих пор находились в ведении ее опекуна, по достижении ею двадцати пяти лет перешли к ней, и она могла делать с ними все, что душе угодно. Ее мало задевало выражение одного из консервативных газетчиков, пущенное в оборот года два назад: «либералишки в лимузинах», – но она все же была достаточно молода и не хотела, чтобы ее воспринимали таким образом, пусть даже так было на самом деле. Но все-таки не так молода (или не так глупа!), чтобы искренне верить в то, что несколько пар полинялых джинсов и рубашек цвета хаки, которые она имела обыкновение носить, могут реально изменить ее действительный статус, или те же поездки в автобусе или в подземке вместо того, чтобы просто вызвать машину (при этом она бывала так поглощена собой, что не замечала искреннего изумления и обиды Эндрю; он любил ее, и такое отношение с ее стороны воспринимал как личную неприязнь), но все же достаточно молода, чтобы все еще верить, что подобные жесты могут порой скрыть (или по крайней уж мере слегка завуалировать) истинное положение дел.

Вечером 19 августа 1959 года она заплатила за этот красивый жест половиной ног… и половиной рассудка.

Сначала ее что-то подталкивало, потом тянуло и, наконец, бросило в морскую зыбь, которая вскоре выросла в приливную волну. В 1957-м ее увлекла безымянная в ту пору сила, которую позже назвали Движением. Она кое-что знала об исторических предпосылках, знала, что борьба за расовое равенство началась не с момента провозглашения Манифеста об освобождении рабов, а почти сразу же после того, как в Америку на кораблях доставили первые партии рабов (точнее, в Джорджию, которая в то время была британской колонией, куда ссылали преступников и должников), но для Одетты все началось с определенного места и определенных четырех слов: Никуда я не пойду.

Дело было в городском автобусе, в Монтгомери, штат Алабама, слова эти произнесла чернокожая женщина, Роза Ли Парке, а уходить она отказалась из передней части салона городского автобуса, когда ей предложили переместиться в заднюю, предназначенную, разумеется, для всех черномазых Джимов Кроу [20]. Гораздо позже Одетта станет распевать «Никуда мы не пойдем» в толпе чернокожих, каждый раз вспоминая Розу Ли Парке и каждый раз сгорая со стыда. Так просто петь «мы», когда вас много, когда вы держитесь за руки, – это так просто даже для женщины без ног. Так просто петь «мы», так легко быть этим «мы». А в том автобусе не было никакого «мы». Тот автобус, наверное, пах старой кожей и сигаретным и сигарным дымом. Там, наверное, были вывески: ЛАКИ СТРАЙК – и: РАДИ БОГА, ХОДИТЕ В ИЗБРАННУЮ ВАМИ ЦЕРКОВЬ! – и: ПЕЙТЕ «ОВАЛТАЙН»! ВЫ УЗНАЕТЕ, ЧТО ОН ТОГО СТОИТ! – и: ЧЕСТЕРФИЛД – СМЕСЬ ПОТРЯСАЮЩЕГО ТАБАКА 21 СОРТА. 20 ПОТРЯСАЮЩИХ ПЕРЕКУРОВ. И никакого «мы» в потрясенных взглядах водителя и белых пассажиров, среди которых она уселась, и в столь же потрясенных взглядах черных из задней части автобуса.

Никакого «мы».

Никаких марширующих многотысячных толп.

Только одна Роза Ли Парке, чьи слова дали толчок приливной волне: Никуда я не пойду.

Одетта еще подумала: Если бы только и я смогла сделать что-то подобное, если бы я смогла быть такой храброй, я, наверное, была бы счастлива до конца своих дней. Но такое мужество не по мне.

Она прочитала о Розе Ли Парке в какой-то газете, но поначалу это не вызвало у нее интереса. Интерес рос постепенно. Трудно сказать, когда и как именно ее воображение поразил и воспламенил этот поначалу почти беззвучный толчок расового потрясения, которое всколыхнуло весь Юг.

Около года спустя один молодой человек, с которым она встречалась более или менее регулярно, начал возить ее в Виллидж, где несколько молодых (преимущественно белых) исполнителей народных песен, там выступающих, пополнили свой репертуар кое-какими новыми и даже пугающими песнями: неожиданно, в добавление ко всем этим древним присвистам о том, как Джон Генри взялся за молот, да так лихо, что обошел новенький паровой молот (и, надорвавшись, откинул копыта, ля-ля), или о том, как Барбри Аллен жестоко отвергла юного ухажера, изнывающего от любви (и умерла со стыда, ля-ля), появились песни о том, каково это – быть отверженным, когда тобой пренебрегают, выгоняют тебя с работы потому только, что кожа у тебя не того цвета, когда тебя упекают в кутузку и хлещут плеткой лишь потому, что ты, чернокожий, осмелился – ля-ля-ля – подсесть в закусочной Вулворта за столик к белым, в городе Монтгомери, штат Алабама.

Это может показаться абсурдным, но только тогда она стала интересоваться судьбой своих родителей, и их родителей, и родителей тех родителей. Ей не суждено было прочитать книгу «Корни»: она жила в другом мире и в другом времени, задолго до того, как Алекс Хейли ее написал, может быть, даже задумал, – однако она осознала впервые, на удивление поздно, что ее предки вырвались из цепей, в которых держали их белые люди, не так уж и давно. Конечно, сам факт она знала и раньше, но это была только голая информация, лишенная всякой эмоциональной окраски, – как абстрактное уравнение, которое никогда не затрагивало ее жизни.

Суммировав все, что ей было известно, Одетта сама ужаснулась скудости своих знаний. Она знала, что мама ее родилась в городе Одетта, штат Арканзас, в городе, в память о котором ее родители потом назвали свою единственную дочь. Она знала, что папа ее был дантистом в провинциальном городишке. Что он изобрел и запатентовал какой-то новый способ изготовления зубных коронок, а потом положил свою разработку в долгий ящик, и только лет десять спустя на нее обратили внимание специалисты и он неожиданно стал состоятельным человеком. Она знала, что он разработал еще несколько оригинальных методик в области зубоврачебной техники за эти десять лет до того, как разбогател, и еще в течение четырех лет после этого; большинство их было связано с протезированием и косметикой, и вскоре после переезда в Нью-Йорк вместе с женой и дочерью (которая родилась четыре года спустя после получения первого патента) он основал компанию «Холмс дентал индастрис», которая ныне в зубоврачебной промышленности все равно что компания «Скуибб» в области производства антибиотиков.