Стивен Кинг - Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли

За одним исключением, твердил он себе. На самом деле все это чепуха, и тебе еще предстоит убедить ее в этом. Для ее же блага.

– У меня, наверное, была какая-то травма. Головы, – закончила она. – Они там в Оксфорде мастера орудовать топорищами и дубинками.

В Оксфорде.

Что-то в глубинах памяти Эдди откликнулось на это название. То, как она произнесла это слово, почему-то напомнило ему Генри… Генри и мокрые пеленки. Почему? Что? Теперь это уже не имело значения.

– Вы хотите сказать, что думаете, будто все это – сон, а вы пребываете в бессознательном состоянии?

– Или в коме, – сказала она. – И не надо смотреть на меня так, словно вы считаете, что я говорю ерунду. Потому что это не ерунда. Взгляните сюда.

Она аккуратно приподняла волосы над левым ухом, и Эдди увидел, что она носит прическу с косым пробором вовсе не потому, что следует моде. Пониже края волос красовался уродливый шрам от старой раны, а кожа на нем была не коричневая, а серовато-белая.

– Похоже, что в жизни вам здорово не повезло, – сказал Эдди. Она раздраженно пожала плечами.

– Иногда не везло, иногда наоборот. Возможно, одно другим уравновешивалось. Я показала вам этот шрам лишь потому, что я тогда была в коме целых три недели. Мне было пять лет. И я видела сны. Много снов. Я не помню, что мне тогда снилось, но мама потом рассказывала, что они с папой знали: пока я разговариваю во сне, я не умру, а я, похоже, разговаривала все время, хотя мама мне говорила, что они разбирали из дюжины одно слово. Но я помню, что эти сны были очень достоверными. Словно все снившееся мне происходило наяву.

Она помедлила, оглядевшись по сторонам.

– Такие же реальные, как все это. Как вы, Эдди.

Когда она назвала его по имени, Эдди почувствовал, как по рукам у него побежали мурашки. Вот именно, мурашки, а не хухры-мухры.

– И он… – Она вздрогнула. – Он, по-моему, реальнее всего.

– Мы настоящие. Я хочу сказать, мы реальные, что бы вы там ни думали.

Она улыбнулась ему по-доброму, хотя, очевидно, не поверила ни единому слову.

– А как это случилось? – спросил Эдди. – Откуда у вас этот шрам?

– Какое это имеет значение? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды может вполне повториться.

– И все-таки мне любопытно.

– Меня ударили кирпичом. Это случилось, когда мы в первый раз съездили на Север – в город Элизабет в штате Нью-Джерси. Ехали мы на поезде, в вагоне для Джима Кроу.

– Для кого?

Она недоверчиво, едва ли не пренебрежительно, покосилась на него.

– Вы где жили, Эдди? В бомбоубежище?

– Я из другого времени, – пояснил он. – Могу я спросить, сколько вам лет, Одетта?

– Мне уже можно голосовать, но до пенсии все-таки далековато.

– Вы, как я понимаю, меня тем самым на место ставите.

– Но все же, надеюсь, не грубо. – И снова она улыбнулась своей лучезарной улыбкой, и по рукам его вновь пробежали мурашки.

– Мне двадцать три, – сказал он. – Только я родился в 1964-м – как раз в том году, когда Роланд вас сюда притащил.

– Но это же полный бред.

– Отнюдь. Я жил себе мирно в 1987-м, когда он перетащил меня.

– Да уж, – сказала она чуть погодя, – это действительно ощутимое подкрепление вашего утверждения, что все это реальность, Эдди.

– Вагон Джима Кроу… это там, где положено ездить черным?

– Неграм, – поправила она. – Называть негра черным – это невежливо, вы не находите?

– Где-то к 80-му году вы себя сами будете так называть, – сказал Эдди. – Когда я был маленьким, назвать черного негром означало нарваться на драку. Все равно как назвать его ниггером или черножопым.

Она растерянно на него поглядела, а потом покачала головой.

– Ладно, вы начали рассказывать про кирпич…

– Младшая сестра моей мамы выходила замуж, – продолжала Одетта. – Ее звали София, но мама всегда звала ее Синей Сестрицей, потому что той нравился синий цвет. «Во всяком случае, она воображает, что он ей нравится» – так поговаривала моя мама. Так что и я ее звала Синей Тетушкой, еще до того, как мы с ней познакомились лично. Свадьба была замечательная. После венчания еще гуляли. Гости пришли. Я даже помню, какие были подарки.

Она рассмеялась.

– Детям подарки всегда кажутся чем-то необыкновенным, правда, Эдди?

Он улыбнулся:

– Да, это вы верно подметили. Подарки забыть невозможно. Ни того, что дарили тебе, ни того, что дарили другим.

– К тому времени папа уже начинал делать деньги. Я помню, как мама еще говорила, что мы потихоньку идем в гору. Она это так называла, и однажды, помню, я ей рассказала, что подружка моя, с которой я всегда играла, спросила, богатый ли у меня папа, а мама велела мне отвечать всем приятелям, если кто-то еще вдруг задаст этот вопрос, именно так: что мы потихоньку идем в гору.

– В общем, они были уже в состоянии подарить Синей Тетушке на свадьбу прелестный фарфоровый сервиз, и я помню…

Голос ее сорвался. Она рассеянно поднесла руку к виску и потерла его, как будто у нее начинала болеть голова.

– Помните что, Одетта?

– Помню, как мама ей подарила кое-что особенное.

– Что?

– Простите, Эдди. У меня голова разболелась. Что-то язык у меня заплетается, и вообще я не знаю, зачем я вас беспокою своей болтовней?

– Вы не хотите рассказывать?

– Нет. Я расскажу. Я хочу рассказать, что мама ей подарила одно особенное блюдце. Белое с тонкой синей вязью по краю. – Одетта улыбнулась, но Эдди показалось, что это была не слишком умиротворенная улыбка. Чем-то это воспоминание ее тревожило. Оно полностью поглотило ее, а в той ситуации, прямо скажем, необыкновенной, в которой она сейчас оказалась и которая вроде бы должна была полностью занимать все ее мысли, такое с ее стороны поведение было несколько странноватым, и это обеспокоило Эдди.

– Я мысленно вижу это блюдце так же ясно и четко, как сейчас вижу вас, Эдди. Мама подарила Синей Тетушке это блюдце, а та расплакалась и никак не могла успокоиться. Наверное, когда они с мамой были детьми, ей понравилось точно такое же блюдце, но их родители были не в состоянии купить ей подобную вещь. В детстве у мамы с сестрой не было ничего особенного. После свадьбы Синяя Тетушка с мужем отправились на медовый месяц в Грейт-Смоки-Маунтинс. На поезде. – Она внимательно посмотрела на Эдди.

– В вагоне для Джима Кроу, – сказал он.

– Точно так! В вагоне для Кроу! В то время все негры так ездили, и ели они тоже в этом вагоне. Против этого мы и выступили в Оксфорде.

Она поглядела на него, видимо, предполагая, что он снова начнет уверять ее, будто все происходящее сейчас реально, но Эдди увяз в паутине собственных воспоминаний: мокрые пеленки и это слово. Оксфорд. Внезапно пришли и другие слова – строка из песни, которую Генри мурлыкал не переставая, пока мама не попросила его замолчать. Ей хотелось послушать Уолтера Кронкайта.