Джеймс Херберт - Проклятие замка Комрек

– Ладно, – тихо сказал он Кранц, лишь отчасти скрывая свою нервозность. – Давайте запихнем ее обратно, прежде чем она всполошится. – Он пошел вперед, и Кранц поспешила за ним, толкая по пути все двери и убеждаясь, что они тоже заперты.

Неожиданно Бэббидж остановился, и медсестра едва с ним не столкнулась.

– Смотрите. Эта штука, которую она держит, – сказал он нервно. – Что это? – У него было нехорошее предчувствие насчет свертка, который сумасшедшая так крепко прижимала к своей плоской груди.

– Просто коробка. – Голос у Кранц был резким: она занималась причудами душевнобольных так много лет, что даже не помнила, сколько именно. – Наверное, нашла ее в обломках.

Когда медсестра пошла к сумасшедшей, Бэббидж заметил, что в руках у той совсем не коробка. Предмет был весь в пыли, и в нем было что-то странное. Он видел только пыльные провода на верхней части и маленький выступ.

Он посмотрел в дикие глаза, зловеще взиравшие на него. Зловеще, потому что голова у нее была слишком велика, чтобы держаться на тощей шее, и это означало, что челюсть ее покоилась на груди, а черные, раскосые глаза с расширенными зрачками, привыкшими к темноте, в которой она постоянно жила, не могли выглядеть никак иначе, кроме как зловещими.

И тут Бэббидж словно тихонько простонал:

– О нет, нет…

Потому что маленький выступ в верхней части предмета, который выглядел как простая коробка, вдруг засветился красным.

Опыт сразу подсказал ему, что в ее тощих, когтистых руках не что иное, как бомба замедленного действия. Бомба замедленного действия? Так вот чем занимался этот жуткий ублюдок Седрик Твигг… Рейчел Кранц, шедшая впереди, чтобы разобраться с этой ненормальной, застыла как вкопанная из-за стонов Бэббиджа.

Она посмотрела через плечо, увидела выражение ужаса у него на лице, затем перевела взгляд обратно на полоумную старуху с коробкой в руках. Коробкой с красным огоньком. Красный свет мигнул три раза, пока она смотрела, затем…

Оглушительный взрыв мгновенно испарил дочь Гитлера, затем спалил до костей кожу старшей медсестры Рейчел Кранц и швырнул горящие клочья начальника службы безопасности Кевина Бэббиджа в дальний конец коридора, обратившись в бурно кипящей поток, полный пламени и плоти, который свернул, взмыл по лестнице, чтобы сожрать охранника, а затем прогрохотал дальше.

Вскоре после этого взрыва, который буквально потряс замок до основания, произошла целая серия других.

Одинокий сгорбленный человек, когда-то бывший полковником и тираном, слонялся по круглой комнате высокой башни, одетый в традиционный костюм своего народа, потому что ему не позволили взять с собой военный мундир (и ни одной любовницы!). Давая выход своей ярости, он пинал стулья и ломал мебель, разбивал роскошные вазы, стоявшие на покрытом ковром полу.

Когда-то его называли монстром нечестивые западные СМИ, но не в лицо, конечно, и никогда в его присутствии. Ни политики, ни дипломаты, ни журналисты, ни оппозиционеры – они особенно, трусливые сволочи, – никто, даже монархи, никогда не называли его чудовищем в глаза.

Но теперь, в физическом отношении, он и был чудовищем. Чтобы избежать несправедливого гнева своего народа, он пережил болезненную косметическую операцию в клинике Марселя. Это они посоветовали ему изменить внешность, чтобы когда-нибудь снова выйти в реальный мир – неузнанным. Но не так, только не так.

Он остановился, сжав на мгновение свою отвратительную голову обеими руками, ибо боль в висках была мучительной, боль развивалась постепенно в течение нескольких недель и теперь достигла максимума и стала невыносимой, выжимая из глаз, почти скрытых в тени под нависшим выступающим лбом, слезы боли и жалости к себе. Что-то было не так с этим заведением, с этим так называемым замком Комрек, что-то непонятное, но явно дурное; иногда он думал, что призраки сотен тысяч его людей последовали за ним в это холодное, пустынное место, только чтобы мучить его, а другие уже ждали его здесь, чтобы издеваться над ним и постоянно шептать: Локерби, Локерби, Локерби …

План Внутреннего двора, благодаря которому он бежал от повстанцев, когда наконец понял, что не сможет победить, был умен и искусно выполнен. Как у всех диктаторов, у него имелись двойники, люди, которые так походили на него, что их можно было использовать в качестве приманки. У него было два двойника, над которыми так хорошо поработали хирурги, что даже его собственные телохранители не могли отличить их друг от друга.

В последние дни революции одного двойника отправили из осажденного Сирта в родной город полковника Бани-Валид с небольшой колонной военной техники. У повстанцев не было сомнений в том, кого они захватили, потому что стоматологическую карточку диктатора заменили карточкой двойника на тот случай, если будет проводиться посмертная экспертиза.

Тем временем Внутренний двор ввел настоящего тирана в группу «легальных» бизнесменов, чей частный самолет готов был взлететь с маленького аэродрома близ Хомса, спрятав его в салоне под коротким рядом сидений.

Пока он бесился, вспоминая все это, до его ушей донесся ужасный грохот: взрыв, этот звук он знал слишком хорошо. Потом еще и еще, и последний взрыв был настолько силен, что башня, его орлиное гнездо, сотряслась до самого основания.

Он запаниковал. Неужели диверсанты выследили его в этом тайном месте, в безопасном, как ему было обещано, убежище, к тому же невероятно дорогом? Нет, конечно, этого не может быть! Но потом последовали еще взрывы, некоторые вдали, другие чуть ближе. И наконец еще один, который прогремел совсем рядом: пол прямо у него под ногами внезапно содрогнулся так сильно, что он не удержался и упал на колени.

К его облегчению, разрушений не последовало: и пол, и покрывающий его ковер остались нетронутыми. Однако вскоре он почувствовал запах дыма: ковер, на котором он запоздало молился о прощении, начал нагреваться, потом тлеть, и вскоре жар и дым стали невыносимыми.

Он пополз на четвереньках к двери. Дверная ручка была горячей на ощупь. Бросившись на дверь всем телом, он открыл ее, для защиты накинул на голову полу своего халата и выбежал на маленькую верхнюю площадку винтовой лестницы.

Он кричал, но его крики терялись в хаосе. Никто его не слышал. Никто не пришел к нему на помощь. Он плакал навзрыд, в пересохшем горле саднило от сгущающегося дыма, в котором, казалось, проявлялись какие-то фигуры, и некоторых из них он узнавал. Это были мужчины и женщины, которых он казнил как врагов государства. Потом душные завихрения, взметнувшись, складывались в другие знакомые лица, все они злорадствовали, ухмыляясь до тошноты, пока не превращались в других, многих из которых он не знал или забыл за сорок лет, в течение которых обрекал людей на мучения и гибель, но все они хорошо знали его.