Эмили Бейн Мерфи - Нити магии

– Игра… – Печаль омрачает ее глаза, как будто задевает что-то в глубине ее существа. То самое, чего я всегда пыталась избежать. – Игра, которую она проиграла, – шепчет Ева.

Я скупо киваю ей и думаю: «И моя сестра Ингрид – тоже».

– Ева? – зовет с нижнего этажа Несс.

– Иду! – откликается она, после чего неожиданно поднимает взгляд на меня, и ее темные глаза горят в сером полумраке комнаты. – Но ты уверена, Марит? Потому что… у меня нет магии.

Я подозревала об этом, но теперь меня охватывает такое сильное облегчение, что едва удерживаюсь на ногах.

– Это хорошо, – тихо говорю я. Ева обвивает меня руками, и я обнимаю ее в ответ, чувствуя, какая она тонкая и хрупкая.

– Марит, погоди. У тебя ведь тоже ее нет… верно? – спрашивает она, неожиданно отстраняясь.

Я вспоминаю потрясение на ее маленьком личике много лет назад, когда я вернула ей Вуббинса, чудесным образом приведенного в порядок. Ощущение магии наконец исчезает из моих пальцев, и приятный холодок сменяется теплом. Мне хочется взглянуть на их кончики, на тонкую кожу своих запястий.

– Конечно, нет, – я подталкиваю Еву к двери.

Шагнув в коридор, она оборачивается, вся мерцая из-за того, как бисер, позаимствованный мною, отражает свет.

– Хорошо, – говорит она мне и улыбается. – Тогда нам обеим нечего бояться.

Внизу, в гостиной «Мельницы», ковер, закрывавший истертый деревянный пол около камина, отодвинули, чтобы создать импровизированную сцену. Старые хлипкие стулья расставили полукругом, окаймляя почетные места – два больших вольтеровских кресла с видневшимися брызгами чая на выцветших от солнца подлокотниках. Обстановка та же, что и в те времена, когда я росла здесь: мы все были вынуждены участвовать в каком-нибудь представлении, если Несс узнавала заранее, что потенциальные приемные родители готовятся нанести визит. Она пыталась заставить нас выглядеть как можно интереснее: то мы сидели в грязи и пропалывали жалкую пародию на огород ради женщины, проявлявшей интерес к садоводству. То сидели с толстыми книгами вокруг очага, когда в гости собирался приехать ученый. Чаще всего девочек с красивыми голосами заставляли петь, пока остальные прихлебывали жидкий чай из тонких фарфоровых чашек и ели слоеные канелстэнге, присыпанные корицей. Детей, которые умели петь, всегда забирали.

Но сегодня Еве дан лучший шанс блистать, потому что девочки должны будут танцевать.

Те, кто не участвует в выступлении, заняли зрительские стулья. В камине потрескивает огонь, и в трещине в окне свистит ветер. Никто не разговаривает со мной, хотя я ушла из приюта всего три месяца назад. И знаю почему. Потому что я – напоминание о будущем, о котором они не хотят думать.

Несс смотрит на часы.

Чай остывает.

Я покинула мастерскую Торсена почти час назад, а почетные места все еще пусты. Каждая минута моего пребывания здесь отдает безрассудством и глупостью. Ева завернулась в длинный свитер, чтобы прикрыть свой наряд, и продолжает стоять в безупречной позе, хотя другие танцовщицы прислонились к стене или расселись по стульям среди зрителей. Когда ей было семь лет, она часами листала книгу с изображениями балерин, изучая их позы, пока листы не стали выпадать из корешка, точно осенние листья.

Эту книгу подарила «Мельнице» Хелена Вестергард.

Теперь Ева наклоняется, чтобы разогреть мышцы, и, когда она нервно отстукивает пальцами по стене безмолвный ритм, я стараюсь не думать о своем жалованье, потраченном на ее наряд. А ведь эти деньги мне только предстоит заработать.

– Может быть, они все-таки не приедут сегодня… – произносит Несс, но Ева вскидывает голову, услышав отрывистый стук в парадную дверь. В гостиную входят мужчина и женщина средних лет, глаза у обоих светлые. У мужчины короткие седеющие усы, и он сразу же пускается в извинения за часовое опоздание. Несс жестом показывает «что вы, что вы, ничего страшного!» и ведет чету на почетные места, а красивая девочка по имени Тенна приносит им горячий чай и склоняется в реверансе. Вынуждена признать, что мне нравится улыбка женщины; и мое горло сжимается, когда я смотрю, как они устраиваются в креслах. Еще раз бросаю взгляд на часы, пока Мадсены слушают, как трио девочек поет простую мелодию чистыми, высокими голосами. Тенна зачитывает изречение из Писания по потрепанной Библии «Мельницы», а потом Несс дает знак стайке танцовщиц.

Они, семеня, выстраиваются по росту. Самые маленькие одеты в платья из поеденного молью тюля, и в их волосы вплетены розочки, сделанные из лент. Я знаю, что Несс делает все возможное, но это ужасно: чувствовать себя конфетой, выставленной в витрине, и надеяться, что тебя выберет человек, готовый предложить тебе хорошую жизнь, а не новый кошмар. Я смотрю, как Ева занимает свое место, все еще закутанная в свитер поверх наряда, и краснею от неожиданных воспоминаний о том, как использовала магию в последний раз до сегодняшнего дня. Это случилось два года назад, когда я была уже слишком взрослая, чтобы меня удочерили, и прекрасно это понимала, но в последней вспышке отчаяния применила магию, чтобы сшить себе новое платье. Я никогда не забуду выражение лица Евы, когда она увидела меня в то утро и поняла, как сильно мне хочется, чтобы меня выбрали. Даже если это будет означать, что я покину ее. В итоге это ничего не изменило, потому что та семья выбрала Аню, девочку с ангельской улыбкой и ужасающей склонностью к истерикам на пустом месте. В ту ночь я пропитала свою подушку горючими слезами, рыдая о том, что использовала драгоценную магию и причинила боль Еве. И все ради ничего. Утром я отдала это платье, отказавшись от него, как и от моей последней мечты когда-либо быть удочеренной.

На самом деле, я вижу это платье с высоким вышитым воротником прямо сейчас, на одной из старших сирот, разносящих бисквиты зрителям первого ряда; они лишь немного потеряли вид.

А потом Ева снимает свой свитер, и вся комната ахает.

Я сижу в тени, в дальнем углу, и румянец гордости и довольства заливает мое лицо при виде того, как она сверкает в своем наряде. Но Ева словно не замечает реакции зрителей; она вскидывает голову, принимает балетную позу и ждет, мышцы ее напряжены, как натянутые струны.

Элин садится за маленькое фортепиано, чтобы сыграть что-нибудь легкое и живое, и Ева ждет позади ряда младших девочек. Темп нарастает и нарастает, я невольно начинаю постукивать ногой в такт, и, когда наступает очередь Евы, кажется, будто она много лет собирала в себе музыку ради этого самого момента. А теперь наконец отпирает засов и выпускает ее на свободу.

Она изгибается и вытягивается, изящная и стройная. По комнате гуляет сквозняк: в одном месте оконное стекло неплотно прилегает к раме. Здесь стоит запах нафталина, и даже аромат свежезаваренного чая не в силах скрыть этого. Но Ева словно танцует в каком-то ином пространстве, вне всего этого. О, как я ее люблю! По сравнению с ней другие девочки выглядят так, словно их конечности сделаны из дерева и подвешены на ржавые петли.