Ровенна Миллер - Рассекреченное королевство. Испытание

Душу мою, тело мое пронзила свербящая боль – за Галатию, за простой народ, за нацию, готовую разорвать свою страну на куски.

– Реформы одобрят. Непременно. Ты сам это понимаешь, иначе бы ты не просил меня о помощи.

Нико вздохнул, морщинки у его глаз обозначились резче, много резче, чем тогда, накануне мятежа Средизимья.

– Да, верно. Просил. Можешь обозвать меня неисправимым оптимистом.

– А вот этого – не дождешься, – заверила его я.

Тень недавнего восстания все еще лежала на городе. Несколько дней спустя, в полдень, я заскочила в салон Виолы якобы обсудить только что вышедший поэтический сборник, а на самом деле привести в порядок мысли и понять, насколько смута повредила Биллю. Напуганные дворяне, словно отведавшие березовой каши сорванцы, уже с большей осторожностью, как это случилось и после мятежа Средизимья, возражали против реформ. Похоже, они вняли моим предостережениям. Я помалкивала, скорбя по убитым, и в то же время ощущала смутную радость – наконец-то аристократы осознали всю глубину народной самоотверженности. Эти люди не сдадутся. Мы – не сдадимся.

Дату голосования по Биллю назначили без лишних проволочек. Я была уверена – теперь, когда долгая и кропотливая работа подошла к концу и все поставлено на кон, – Теодору будет не до меня и чародейства, однако накануне эпохального дня голосования он заявил, что ему требуется отдохнуть от судов да пересудов, затеянных дворянами в Совете. Ближе к вечеру он украдкой проскользнул в мой магазин.

– Ну вот, – сказал он, доставая из футляра скрипку, – я к твоим услугам.

– Тебя кто-нибудь видел? – спросила я, выглядывая из окна на тихую улочку. Обычно в эти часы – от полудня, когда завершались все утренние дела, и до самого вечера, когда закрывались магазинчики и их владельцы направляли свои стопы кто домой, а кто в таверны – на нашей торговой улочке не было ни души. Вот и сейчас блаженная летняя дремота одолела, казалось, даже оконные стекла.

– Надеюсь нет, хотя какая разница? Принц волен поступать так, как его душе угодно, – ответил он с наигранной бравадой.

Я закатила глаза: шутки шутками, но я терпеть не могла, когда Теодор начинал заноситься.

– Алиса и Эмми моют окна в подсобке, но скоро закончат. Пыль стоит столбом этим летом, иногда приходится работать чуть ли не в темноте.

– Одним словом, ты не хочешь, чтобы они узнали…

– Нет, – шикнула я, и в ту же секунду на пороге возникла Эмми, посеревшая от пыли, в переднике с грязными разводами.

– Как дела? – поинтересовалась я.

– Вот-вот закончим, – пискнула она, взглянув на меня и покосившись на Теодора. Щеки ее запылали.

– Не бойтесь, я не кусаюсь, – усмехнулся Теодор.

– Не трогай ее, – одернула я Теодора немного резче, чем мне бы хотелось.

Не каждый день Эмми сталкивалась в ателье с наследными принцами – в этом нет ничего смешного. Порой я сама чувствовала странное раздвоение личности: одна жила работой и магазином, другая – Теодором. Возможно, мои помощницы тоже ощущали нечто подобное.

Алиса и Эмми вышли в переулок и принялись рьяно выколачивать и вытрясать ветошь, которой протирали окна. Вскоре белокурая Алиса превратилась в розововолосую фею.

– Десять лет назад розовые и голубые пудры для волос считались пределом элегантности, – засмеялась я. – Если кто спросит, отвечай, что ты возрождаешь традиции.

– Я бы такие традиции в порошок стерла, – пробормотала Алиса, нахлобучивая оплетенную черным шелком шляпку, чтобы скрыть грязевые потеки на белоснежно-белом льняном чепце.

– Полночи придется стирать: эта пыль в такие места проникает, сказать стыдно, – расхохоталась Эмми и вдруг, вспомнив, что рядом стоит Теодор, смешалась и покрылась пунцовым румянцем.

И прежде чем она успела сморозить очередную глупость, девушки выпорхнули из магазина и зацокали каблучками по мостовой.

– Что ж, начнем, – сказала я и повела Теодора в глубь ателье, в мастерскую.

– Знаешь, – предостерегающе поднял он бровь, – я очень переживаю, что ты живешь одна. Письмо Нико, затем эта смута…

– Письмо Нико – полная ерунда!

– Не уверен. Само собой, никто не осмелится сказать мне в лицо всю правду, поэтому я обратился к Баллантайну и Эмброзу и…

– Теодор!

– Что? У меня от них нет секретов. Они подтвердили, что слышали немало… нелицеприятных домыслов, однако они почти уверены – никто их всерьез не воспринимает. И все же душа у меня не на месте – может, тебе пожить со мной? Хотя бы до саммита, хотя бы… Да в любом случае мы вскоре и так будем жить вместе.

Я растерялась, не зная, что ему возразить: может, что я еще не собрала сундуки, что аренда дома истечет только через три месяца, а я не помыла окна и не могу переехать и оставить после себя свинарник? Честно говоря, мысль, что нам с Теодором следует чуть ли не с завтрашнего дня начать жить вместе, ударила меня как обухом по голове. Лишиться своего маленького уютного домика, где я пребывала в мире и спокойствии, где я поступала так, как считала нужным…

– Я подумаю, – ответила я смиреннее, чем намеревалась.

– Подумай. – Теодор недовольно поджал губы. – А еще подумай, что пора уже начинать творить защитные чары для себя самой, а не только для клиенток.

– Да как у тебя только язык повернулся? – Вовремя вспомнив про открытые окна, я удержалась, чтобы не заорать на него во весь голос. – Ты же знаешь, я никогда не пользуюсь собственными чарами – не пользовалась и впредь пользоваться не собираюсь.

– Знаю, что не пользовалась. Но я не думал, что ты так упрямо будешь следовать тобой же установленным правилам.

– Значит, я упрямая?

– Не то слово. Обстоятельства изменились невообразимо, а ты отказываешься к ним приспосабливаться.

– Дело в том, – голос мой дрожал от возмущения, – что следование правилам не зависит от обстоятельств.

– Почему? – вскипел он.

– Потому! – вспыхнула я. – Потому что так принято, потому что это – обряд, заповеданный нам матерями и матерями наших матерей.

– И никто ни разу его не нарушал? Софи, это предрассудок, это не закон…

– А для меня – закон! Так меня учила мать. И она не преступила правил, даже когда слегла с лихорадкой. Она предпочла умереть, Теодор.

– Я не хочу, чтобы ты умерла, доказывая свою правоту, – срывающимся голосом сказал он. – И я не понимаю, с какой стати правила, усвоенные тобой ребенком – ребенком, которого готовили лишь к тому, чтобы продавать свое чародейное искусство соседям, – нельзя нарушить сейчас, когда ты превратилась в женщину всевозможных талантов и достоинств? Женщину, которая творит историю своей страны.

– Власть – это ответственность. Необходимы правила, чтобы обуздать эту власть, – повторила я слова, давным-давно сказанные моей матерью. – Думаю, если бы я не следовала правилам, я была бы совсем иной.