Эми Бартол - Рожденная второй

У Ценза в Мечах есть свои оперативники, как и во всех Уделах. Мне никогда и в голову не приходило, что доведется встретиться с одним из них. А еще я никогда не думала, что моя метка когда-нибудь выйдет из строя, и моя личность окажется под сомнением.

Цензору надоедает меня дразнить, и он принимает задумчивый вид.

– Или ты все же не Розель Сен-Сисмод, – говорит он, по-прежнему держа одну руку за спиной, а второй приглаживая блестящие светлые волосы. – Признавайся, ты второрожденная дочь Просветленной – самая большая неудачница в Уделе Мечей?

Я просто смотрю на него, впитывая оскорбление. Он явно хочет, чтобы я потеряла контроль и бросилась отчаянно оправдываться, желая доказать свою личность. Улыбаюсь, хотя паника так и душит, но не говорю ни слова.

Хоторн откашливается.

– Это Роз…

– Молчать! – рявкает на Хоторна цензор, не отводя от меня взгляда. – Ты не имеешь ни малейшего понятия, кто это. Ты ведь подобрал ее на поле боя?

– Да, но…

– Давай не будем предполагать, – рычит оперативник. – А теперь повторим еще раз и медленно. – Он наклоняется прямо ко мне, заглядывая в глаза, и я чувствую на щеке его дыхание: – Кто. Ты. Такая?

– Розель…

И тут цензор стреляет в меня. Стальной дротик пробивает броню и впрыскивает яд. Я задыхаюсь от боли. Инъекционный патрон торчит у меня в груди чуть повыше сердца. Выстрел был сделан в упор: я даже не заметила, как агент достал из-за спины оружие, а потом стало слишком поздно.

Корчусь от боли и хриплю. Цензор ухмыляется: я вижу в его стальных зубах свое отражение. Он придерживает меня за плечо, трогает мои волосы.

– Молчи. Поддайся панике. – Агент обнимает меня, выдыхая слова прямо мне в ухо.

Я тянусь к нему. Он думает, чтобы устоять на ногах, но я расстегиваю его кожаный ремень, быстро выдергиваю из шлевок, а потом мгновенно забрасываю ему на шею и затягиваю петлю. Ремень врезается в горло агента, и я тяну изо всех сил. Глаза цензора вылезают из орбит. Но сила моей хватки ослабевает, и я мешкаю. Головокружение валит с ног, я падаю на колени, так и не выпустив ремень. Цензор тоже падает; хрипя и кашляя, ослабляет петлю.

Солдаты кричат и бегут к нам. Я знаю лишь, что лежу на земле, глядя в пасмурное небо. Мой противник взмахом руки отгоняет Хоторна и других бойцов. Стоя на коленях рядом со мной, он улыбается. По одной из татуировок возле пронзительно-синего глаза ползет слеза.

– Теперь ты моя, – шепчет он мне на ухо и берет меня на руки.

В моей груди все еще торчит дротик. Голова падает, и я смотрю на перевернутый вверх ногами мир, а мой враг уносит меня через золоченый порог в лес, полный кошмаров.

Комната маленькая и прямоугольная. Промозглая и незнакомая. Камера – не комната. Вся обстановка – небольшой унитаз в углу и стальная раковина. Напротив меня железная дверь. Во рту странный металлический привкус. Спина ноет. Стоит пошевелиться, как у меня вырывается стон – от холода и неподвижности застыли мышцы. Я словно в могиле. Тянусь за мечом, но он исчез, как и форма. На мне плотная полуночно-синяя сорочка с длинными рукавами и свободные брюки того же цвета с эластичным поясом. Я лежу, свернувшись в комочек.

Вытягиваю ноги. Ступни голые, пол ледяной. По ноге, выходя снизу штанины, спускается длинная трубка. Она крепится к мочеприемнику, почти полному. Сколько я здесь торчу?

Вытаскиваю катетер и отбрасываю его в сторону. Под рукавом на правой руке скрывается внутривенное устройство. Скорее всего, накачивает меня лекарствами и физраствором. Не знаю, чем именно, но хочу от него избавиться. Дергаю за него, а оно колется, пока я тяну за трубку. Желудок урчит, будто переваривает сам себя. Ни разу в жизни не испытывала подобного голода.

Пытаюсь встать. Вытягиваю руки и морщусь, а потом трогаю то место, куда попал дротик. Оно все еще болит. Поднимаю рубашку и рассматриваю большущий синяк над сердцем: черный и отвратительный, однако кое-где уже желтеющий. Застарелый синяк. Выходит, без сознания я давно?

На панели возле двери есть идентификационный сканер. Смотрю на руку: моя метка не подает признаков жизни. Однако я все равно пытаюсь ее просканировать. Мне отчаянно хочется отсюда выбраться – начинает душить клаустрофобия. По руке пробегает голубой луч. Дверь не открывается. Колочу в нее и до хрипоты зову на помощь, но никто так и не приходит.

Голые ноги мерзнут на ледяном полу. Я дрожу. Прячу руки под мышками и подпрыгиваю, пытаясь согреться. Потом изображаю в своей темной камере бой на мечах. Когда устаю, опять сворачиваюсь клубком и жду. Иногда за дверью раздаются шаги, и я тут же настораживаюсь, но они каждый раз проходят мимо. В какой-то момент снова засыпаю, а просыпаюсь уже не в одиночестве. По коже бегут мурашки.

– Интересно, что тебе снится? – произносит хриплый голос цензора. – Щеночки?

Он сидит на металлическом стуле. Длинные ноги вытянуты вперед, руки покоятся на бедрах. Воротничок щегольской белой сорочки расстегнут. На шее красные воспаленные полосы. Жесткая улыбка призвана меня запугать, и это работает.

Сажусь и прислоняюсь к стене. Протираю сонные глаза и киваю:

– Бывает, мне снится радуга. Щеночки и радуга. Вам, наверное, тоже. Где я?

Агент ухмыляется.

– А ты крепко спишь. Я даже решил, что ты притворяешься.

– Это все транквилизаторы, – говорю я, пожимая плечами. – Такое ощущение, что мы под землей.

Он склоняет голову набок.

– Так и есть. Ты мой почетный гость в Цензе.

Он снимает перчатки, по очереди вытягивает черные кожаные пальцы, разглаживая морщины. На левой руке золотым венцом сияет метка. Нимб Удела Добродетели. Золотые метки бывают у перворожденных или же у не прошедших обработку, серебряными они становятся только после Перехода. Этому типу примерно двадцать пять, так что последний вариант отметается.

Я удивленно распахиваю глаза. При всем моем богатом воображении, не могу представить, почему он сейчас не в столице, в поместье, набитом второрожденными слугами. Большинство перворожденных обладателей меток Удела Добродетели – элита. По меньшей мере работают судьями, правоведами, принадлежат к правящему духовенству, занимаются политикой или снабжением. В доминионе Добродетели живут множество перворожденных и второрожденных, которым суждено служить правящему классу, но они не носят метки этого Удела. У них знаки Камней или Мечей – других Уделов.

Моя семья принадлежит к аристократии Мечей. Они равны первенцам Удела Добродетели, но лишь потому, что мать из Просветленных. Другие перворожденные Мечи по статусу ниже перворожденных Добродетели. Не могу представить, каким образом такой человек попал в цензоры. В основном оперативники Ценза, конечно, первенцы, однако они из младших Уделов – Удела Атомов, касты ученых, или Удела Морей, жителей рыбацких деревень. Как известно, они ни по достатку, ни по статусу не равны перворожденному Добродетели.