Анджей Сапковский - Крещение огнем. Башня Ласточки

– Лютик, умоляю…

– Не шебуршись, все будет в ажуре. Я собаку съел на разговорах с рыцарями и дворянами. Половина Темерии меня знает. Эй, прочь с дороги, прислуга, расступись! У меня слово к вашим господам!

Кнехты растерянно переглянулись, но отвели пики, расступились. Лютик и Геральт направились к рыцарям. Поэт вышагивал гордо, с барской миной на физиономии, мало соответствующей изодранному и вымазанному мукой кафтану.

– Стоять! – рявкнул на него один из латников. – Ни шагу! Кто такие?

– А кому это я отвечать должен? – подбоченился Лютик. – И почему? Кто вы такие, чтобы невинных путников удерживать?

– Не тебе спрашивать, голозадый! Отвечай!

Трубадур наклонил голову набок, поглядел на гербы, украшающие щиты и туники рыцарей.

– Три красных сердца на золотом поле, – отметил он. – Следовательно, вы – Обри. В голове щита трезубец, значит, вы – первородный сын Анзельма Обри. Родителя вашего я хорошо знаю, милсдарь рыцарь. А вы, милсдарь Крикливый, что там у вас на серебряном щите? Ага! Между головами грифов черный столб? Герб рода Пепеброков, если не ошибаюсь, а я в таких штуках редко ошибаюсь. Столб, говорят, отражает присущую членам этого рода «смекалку».

– Прекрати, черт возьми, – прошипел Геральт.

– Я – известный поэт Лютик! – напыжился бард, не обращая на него внимания. – Наверняка слышали? Так вот проводите-ка нас к вашему начальнику, к сеньору, ибо привык я с равными себе разговоры разговаривать.

Латники не отреагировали, но выражение их лиц становилось все менее приятным, а металлические перчатки все сильнее сжимали изукрашенные трензеля поводьев. Лютик явно этого не замечал.

– Ну, в чем дело? – громко спросил он. – Чего так глазеете, рыцарь? Да-да, к вам я обращаюсь, милсдарь Черный Столб! Что вы рожи строите? Кто-то сказал вам, что, ежели прищурить глаза и выпятить нижнюю челюсть, так будете выглядеть мужественнее, достойнее и грознее? Обманули вас. Вы выглядите так, словно уже неделю не могли как следует опорожниться!

– Взять их! – рявкнул первородный сын Анзельма Обри, владелец щита с тремя сердцами. Черный Столб из рода Пепеброков тырнул своего рысака шпорами.

– Взять их! Связать негодяев!

Они шли за лошадьми. Вторые концы веревок, которые связывали их руки, были прикреплены к лукам седел. То и дело им приходилось бежать, потому что наездники не жалели ни коней, ни пленников. Лютик дважды падал и по нескольку минут ехал на животе, крича так, что сердце разрывалось. Его ставили на ноги, безжалостно подгоняли древком копья. И гнали дальше. Пыль слепила слезящиеся глаза, душила и свербила в носу. Жажда сушила глотки.

Одно утешало – дорога, по которой их гнали, вела на юг. Так что наконец-то Геральт двигался в желаемом направлении, причем достаточно быстро. Однако радости он не испытывал, потому что совершенно иначе представлял себе такое путешествие.

На место добрались в тот момент, когда Лютик уже охрип от богохульствования, перемешанного с мольбами о милосердии, а боль в локте и колене Геральта превратилась в настоящую пытку, настолько мучительную, что ведьмак начал уже подумывать о радикальных, пусть даже и отчаянных действиях.

Добрались до армейского лагеря, разместившегося около разрушенной, наполовину сожженной крепости. Внутри, за кольцом стражи, коновязей и дымящих лагерных костров, стояли украшенные флагами палатки рыцарства, окружающие просторный и полный движения майдан за развалившейся и обгоревшей изгородью. Майдан оказался концом их вынужденной экскурсии.

Увидев колоду, Геральт и Лютик натянули веревки. Конные вначале не намерены были подпускать их к водопою, но сын Анзельма Обри вспомнил, видимо, о знакомстве Лютика со своим родителем и соизволил снизойти. Они втиснулись между лошадьми, напились, ополоснули лица связанными руками. Рывок веревки вернул их к реальности.

– Кого вы опять приволокли? – спросил высокий худощавый рыцарь в вороненых, богато вызолоченных доспехах, ритмично похлопывая булавой по орнаментированной ташке. – Только не говорите, что это очередные шпики.

– Шпики или дезертиры, – подтвердил сын Анзельма Обри. – Их поймали в лагере у Хотли, где разгромили нильфгаардский разъезд. Весьма подозрительные типы.

Рыцарь в золоченых доспехах прыснул, потом внимательнее посмотрел на Лютика, и его юное, но суровое лицо вдруг осветилось улыбкой.

– Ерунда. Развязать.

– Но это же нильфгаардские шпионы, – запетушился Черный Столб из рода Пепеброков. – Особенно вон тот. Лаялся не хуже деревенского пса. Поэт, говорит! Сукин он сын, а не поэт!

– Он не врал, – улыбнулся рыцарь в золоченых доспехах. – Это бард Лютик. Я его знаю. Снять с него путы. Со второго тоже.

– Вы уверены, господин граф?

– Это приказ, рыцарь Пепеброк.

– А ты думал, я не пригожусь, да? – буркнул Лютик Геральту, растирающему онемевшие от уз кисти. – Ну, теперь видишь? Моя слава опережает меня, меня знают и уважают везде.

Геральт не ответил, занятый массированием собственных кистей, донимавшего локтя и колена.

– Соблаговолите простить рвение этих юношей, – сказал рыцарь, названный графом. – Им всюду мерещатся нильфгаардские шпионы. Каждый наш разъезд приводит нескольких типов, показавшихся им подозрительными. То есть тех, которые чем-либо выделяются в бегущей толпе. А вы, милсдарь Лютик, очень даже выделяетесь. Как очутились у Хотли, среди беглецов?

– Я ехал из Диллингена в Марибор, – гладко соврал поэт, – когда мы попали в этот ад, я и мой… коллега по перу. Так сказать, сопёрник. Вероятно, вы его знаете. Это… Гиральдус.

– Как же, как же, знаю, читал, – похвалился рыцарь. – Такая честь для меня, господин Гиральдус. Я – Даниель Эчеверри, граф Гаррамон. Да, маэстро Лютик, многое изменилось с того времени, когда вы пели при дворе короля Фольтеста!

– Да уж!

– Кто б подумал, – нахмурился граф, – что до этого дойдет. Вердэн отдали Эмгыру, Бругге практически уже завоеван, Содден – в огне… А мы отступаем, непрерывно отступаем… Прошу прощения, я хотел сказать: совершаем тактический маневр. Нильфгаард все вокруг жжет и уничтожает, уже почти до Ины дошел, совсем немного – и окружит крепости Майены и Развана, а темерская армия не перестает проделывать «тактический маневр»…

– Когда у Хотли я увидел лилии на ваших щитах, – сказал Лютик, – думал, это контрнаступление.

– Контрудар, – поправил Даниель Эчеверри. – И разведка боем. Мы перешли Ину, разбили несколько нильфгаардских разъездов и групп скоя’таэлей, палящих все, что только можно. Видите, что сталось с крепостью в Армерии, которую нам удалось отбить. А форты в Каркано и Видорте сожжены до основания. Весь юг в крови, огне и дыме… Ах, что же это я… Вы прекрасно знаете, что творится в Бругге и Соддене, с беженцами оттуда вам довелось идти. А мои молодцы вас за шпионов приняли! Еще раз приношу свои извинения. И приглашаю отобедать. Некоторые дворяне и офицеры будут рады познакомиться с вами, милостивые государи поэты.