Ричард Морган - Стальные останки

Рингил, однако, знал, что трупоклещи перемещаются группами. Когда изогнутый слизистый усик коснулся щеки, он уже поворачивался к новому врагу. Там, где на щеку попали капли выделений, кожа горела. Нет времени вытираться. Он заметил существо, свернувшееся на вершине ихельтетской гробницы, и, не раздумывая, проткнул. Усики отпрянули, и тварь с сердитым стрекотом издохла. Тут же раздался стук по другую сторону гробницы, и Рингил заметил движение. Он обошел вокруг обработанной каменной плиты и увидел двух клещей поменьше, которые вылезали из остатков сгнившего гроба и его столь же сильно разложившегося содержимого. Один удар сверху вниз фатальным образом рассек обоих пополам, и из ран хлынули телесные жидкости, словно белесое масло. Он повторил, на всякий случай.

Пятый клещ приземлился ему на спину.

Рингил поступил бездумно. Уже потом догадался, что им двигало чистое отвращение. Он с воплем уронил меч, дотянулся до завязок колета и разорвал их обеими руками. Тем же движением наполовину стряхнул с себя одежду, пока трупоклещ еще не успел разобраться, что это не его кожа. Колет осел под тяжестью существа, что и помогло Рингилу освободиться. Усики вокруг его талии и плеч еще ползли друг к другу, и им не хватило времени, чтобы усилить хватку, сопротивляясь движению. Его левая рука вырвалась, он развернулся и, как дискобол, зашвырнул колет вместе с трупоклещом правой рукой подальше в надгробия; услышал, как тварь ударилась о что-то твердое.

Усики успели коснуться груди и спины – позже там появятся рубцы. Рингил схватил Друга Воронов и зашагал вслед за колетом, напрягая зрение и слух на случай, если в стае еще кто-то остался. Он нашел свою одежду частично растворившейся у основания древней, поросшей мхом плиты вблизи кладбищенской границы. «Для броска с места неплохо». Трупоклещ еще пытался выпутаться из кожи и, сбитый с толку, затрепыхался, когда подошел Рингил. Обнажив челюсти, существо зашипело, будто новый меч в охлаждающей лохани.

– Ну да, ну да, – пробормотал Рингил и, опустив Друга Воронов острием вниз, пригвоздил клеща к земле. С мрачным удовлетворением проследил, как тварь умирает. – Я его сегодня впервые чистым надел, засранец ты маленький.

Он пробыл среди могил достаточно долго, чтобы ощутить холод и испытать прилив интереса к маленькому, но отчетливому брюшку, грозившему потихоньку испортить талию узкобедрой фигуры. Новые трупоклещи не появились. Рингил взял незагрязненный клочок своего колета и с его помощью бережно очистил синеватый клинок Друга Воронов от телесных жидкостей. Арчет настаивала, что кириатскому лезвию не страшны никакие разъедающие вещества, но ей случалось и ошибаться в таких вопросах.

Взять хотя бы окончательный результат войны.

А потом Рингил вспомнил, что существа прикоснулись к нему, и, словно по команде, волдыри начали гореть. Он тер волдырь на щеке, пока тот не лопнул, и от слабой боли получил что-то вроде жестокого удовольствия. Не то чтобы героическая рана, но это все, что он сможет показать в качестве итога вечерних стараний. Никто не придет сюда, чтобы взглянуть на последствия бойни, пока с рассветом не станет безопасно.

«Впрочем, ладно – может, ты наплетешь достаточно, чтобы хватило на пару пинт и тарелку курятины. Или Башка из чистой благодарности купит тебе новый колет, если у него останутся деньги после новых похорон матери. А тот конюх с волосами словно пакля прислушается к тебе и будет достаточно впечатлен, чтобы не заметить пузо, которое ты старательно нарабатываешь».

Потом, после паузы: «Ага, еще, может быть, твой отец снова вписал тебя в завещание. Вдруг ихельтетский император на самом деле извращенец».

Последнее вызвало усмешку. Рингил Ангельские Глазки, покрытый шрамами герой Виселичного Пролома, тихонько рассмеялся посреди стылого кладбища и окинул взглядом молчаливые надгробия, будто его давно павшие товарищи могли оценить шутку. Тишина и холод промолчали в ответ. Мертвые остались неподвижны и равнодушны, какими были уже девять лет. Улыбка Рингила медленно угасала. По спине пробежал мороз.

Он встряхнулся.

Закинул Друга Воронов на плечо и отправился искать чистую рубашку, какую-нибудь еду и благожелательную публику.

Солнце умирало среди рваных облаков синюшного цвета, на дне неба, которое казалось бесконечным. Ночь окутывала луговые степи с востока, неизменный ветер с ее приходом становился все холоднее. «Вечера здесь какие-то болезненные, – сказал Рингил однажды, незадолго до отъезда. – Такое чувство, будто что-то теряешь с каждым заходом солнца».

Эгар Драконья Погибель, который никогда точно не знал, что его друг-педик замышляет в таком настроении, не мог понять эти слова и сейчас, спустя добрых десять лет. И не мог взять в толк, с чего они пришли на ум.

Он фыркнул, лениво поерзал в седле и задрал воротник овчинного тулупа. Бездумный жест, на самом деле ветер его не беспокоил. В это время года он давно не чувствовал холода – «Ага, погоди, вот придет настоящая зима и придется мазаться жиром!» – но вычурная привычка зябко кутаться в одежду была частью целого гардероба характерных черт, которые он приволок с собой из Ихельтета, да так и не удосужился от них избавиться. Всего лишь похмелье, как южные воспоминания, упрямо не желавшие тускнеть, и смутное отчуждение, которое упомянула Лара в совете, прежде чем покинуть его и вернуться в юрту своих родителей.

«Эх, скучаю я по тебе, девка».

Он приложил все усилия, чтобы сопроводить эту мысль подлинной меланхолией, но не вложил в нее душу. Драконья Погибель не скучал по Ларе. За последние шесть-семь лет он зачал, наверное, дюжину визгливых свертков от ворот Ишлин-ичана до воронакских поселений в далекой северо-восточной тундре, и, по меньшей мере, половине матерей в его чувствах было отведено такое же место, как бывшей жене. Брак оказался совсем не тем, что обещала порожденная валянием в летней траве страсть, из которой он проистекал. На клановом собрании по поводу развода он большей частью испытывал облегчение. Возражал только для вида, чтобы Лара не рассвирепела еще сильнее. Заплатил все, что ей причиталось по соглашению, и через неделю трахал очередную скаранакскую доярку. Они чуть ли не кидались на него теперь, новоявленного холостяка.

«И все же. Вышло как-то неблагопристойно».

Он поморщился. «Благопристойность» не относилась к словам, которыми пользовался скаранак. На хрен ему сдалось такое словечко? И все же оно застряло в башке вместе со всем, что он привез с юга. Лара права – не стоило давать брачный обет. И не дал бы, но увидел ее глаза, когда она лежала в озаренной сумеречным светом траве и открылась ему – ее пронзительные зрачки с нефритовым отблеском, от которых проснулись воспоминания об Имране и спальне, увешанной муслином.