Кэтрин Эпплгейт - Исчезнувшие. Последняя из рода

Один из солдат спрыгнул с лошади и ткнул копьём в груду тел на земле.

Сверху лежал Дэлинтор, наш старейшина. Белая морда, самый мудрый в стае.

Но это его не спасло.

А затем я увидела остальных. Всех до одного.

Маму. Папу. Братьев и сестёр.

Они были свалены в одну кучу, как мусор, и истекали кровью – ею было залито всё вокруг, глаза и рты их открыты, тела исколоты и изорваны.

Они лежали в таких позах, будто хотели убежать, но не успели. Родители лежали сверху, как бы защищая детей.

Я рванула, чтобы вцепиться, убить, отомстить. Откуда-то изнутри у меня вырвался дикий рёв: я и не догадывалась, что способна на такое.

Я почти выбежала из-за деревьев, как вдруг почувствовала удар в бок, а потом в спину, – и споткнулась. Я в ужасе посмотрела на бок – из него торчала стрела, а к ней крепилась нить, тонкая и едва заметная, но очень прочная – такая могла выдержать даже быка.

Я дёрнула за стрелу, но зубцы на наконечнике не давали её вытащить.

Стрела не предназначалась для того, чтобы убить меня. Она предназначалась, чтобы взять меня в плен.

Я схватилась за нитку и попыталась её перегрызть.

В бешенстве я рвала и метала.

Тут я услышала голос из-за дерева.

– Успокойся, глупый.

Но я не успокоюсь. Не остановлюсь. Я пойду к маме и папе. Пойду к своим братьям и сёстрам, к своей стае, к своей… За спиной я услышала быстрые шаги и, не успев увернуться, почувствовала удар по шее.

В глазах у меня потемнело, и я потеряла сознание.

Я ощущала движение, но сама не двигалась. Я не могла даже пошевелиться. Но видела. Чувствовала запахи. Слышала. Но двигаться не могла вообще никак.

Я висела поперёк лошади на месте седла. Она шла по каменистой дороге, раскачиваясь взад-вперёд, и было странно, что я до сих пор с неё не свалилась. Похоже, меня не только связали, но ещё и привязали. Я то и дело утыкалась носом лошади в бок, от которого так воняло по́том, навозом и грязью, что я почти задыхалась.

Моё тело беспомощно болталось на лошади, словно мышь в кошачьих зубах.

Что всё это значило? Я плохо соображала, мысли мои путались.

С каждым резким движением голова подскакивала. Когда я собиралась с силами и приподнимала её, то видела сосновые ветки, своими острыми иглами царапающие лошадь.

День в самом разгаре – значит, вечер и ночь давно миновали. Неужели всё это время я была без сознания?

Я разглядела грязь и острые вершины скал. Разглядела гриву золотисто-чёрного цвета. И человека – вернее, только его ноги. Ступни его были обмотаны кожей, он уверенно шагал вперёд. Мальчишка… Мне показалось, я вспомнила его!

Да-да, он! Тот самый проводник браконьеров.

На меня нахлынули воспоминания. Браконьеры и стрелы. Вода и страх. Странный маленький воббик. И что-то ещё… что-то ужасное. Настолько ужасное, что мой мозг отказывался вспоминать это сразу.

Проводник что-то тихо произнёс, и лошадь остановилась.

Он поправил меня, ухватив за плечо. Немного приподняв, посмотрел на моё лицо. Высоко над головой сквозь густую листву пробивался солнечный свет, я спиной чувствовала его тепло и видела короткие полуденные тени.

Я повернула голову и увидела верёвку, которой меня привязали, – толстый канат. Повернувшись в другую сторону, заметила, как лошадь прядёт ушами. У неё была рыже-чёрная грива. Проводник поднёс к моему рту бурдюк, чтобы напоить, но пить оказалось совсем неудобно. Тогда он осторожно вытер стекающие по моей щеке капли, налил воды в свою ладонь, и я стала лакать из неё, как собака. Меня мучила жажда.

– Раз уж ты очнулся, попробуем вытащить стрелу, – сказал он.

Он говорил на общем языке, а на нём обычно говорили торговцы и путешественники – набор слов и фраз из десятка других языков. Дэлинтор научил нас ему, когда мы были ещё совсем маленькие, но в стае мы говорили только на даирнском.

– Думаю, яд уже не действует и ты всё чувствуешь.

Так и было. Я ощущала холодные зазубрины стрелы в своём теле и ноющую боль. Болела и сама рана, и ушиб вокруг неё.

Проводник посмотрел по сторонам, проверяя обстановку. Он внимательно прислушался и принюхался, хоть и имел слишком слабый, по нашим меркам, человеческий нюх.

Кряхтя от натуги, он снял меня с лошади и усадил на землю, рядом с холмиком, покрытым мхом, в тени раскидистого вяза. Я набралась мужества и взглянула на раненый бок. Древко стрелы было сломано, торчал лишь небольшой кусок. Кровь вокруг раны запеклась и почернела.

Я ловила взгляд проводника, чтобы хоть что-нибудь прочесть в его глазах.

Я также пыталась вспомнить хоть какую-нибудь информацию о людях – стихотворения, наши уроки… Чему меня учили мои… И в этот момент меня будто плитой придавило, и гнать воспоминания прочь стало бесполезно.

Моя мама. Мой папа. Мои братья и сёстры.

Я вспомнила абсолютно всё.

Горящий улей.

Солдаты с копьями.

Всё до мелочей.

Закрыв глаза, я услышала пронзительные крики. Я ощутила солёный запах крови, запах железа, мечей и доспехов.

Я видела, как кто-то в сапогах с блестящими шпорами пинает бездыханные тела. Кучи тел.

Во мне поднималась дикая ярость.

Я хотела наброситься на кого-нибудь. Хотя бы на этого мальчишку.

Вцепиться зубами и рвать его, чтобы он так же, как мои родные, истекал кровью.

– Я не собираюсь тебе врать, – твёрдо сказал он. – Будет больно.

«Вот и хорошо. Пусть мне будет больно», – подумала я. Пусть это будет настоящая, физическая боль.

Проводник собрал сухих веток и немного ветоши. Он достал огниво и ударил кремень о железо. Искры упали на ветки, заструился дымок.

– Я не мог развести огонь ночью, – объяснил он.

У него был странный голос. Вернее, их было два. Один – грубый, а второй – он всячески его скрывал – значительно мягче.

– Нам важно, чтобы было поменьше дыма. Сейчас солнце светит под выгодным для нас углом, оно будет ослеплять наших преследователей.

Он достал нож.

Я задержала дыхание.

Но он начал просто накалять его над огнём.

– Целители говорят, извлекать стрелу лучше раскалённым ножом, – приговаривал он.

Но мне было всё равно. Я не хотела, чтобы меня спасали. Я хотела либо мстить, либо умереть – больше не думала ни о чём.

Никого нет в живых. Никого не пощадили.

Никого.

– Мне надо сделать три небольших разреза, – продолжал проводник.

Его слова были для меня пустым звуком.

Моя семья. Мои родные. Никого больше нет.

Лезвие, проникая в тело, сильно жгло, и я вздрогнула, однако мальчишка орудовал ножом быстро и уверенно.

Боль становилась всё сильней, но я не издала ни звука.

Он не дождётся моих слёз.

Когда он резал второй раз, стало больнее. Я так стиснула зубы, что они чуть не треснули.