Роберт Говард - Приключения Конана-варвара (сборник)

– Этот город мне уже надоел, – ухмыльнулся киммериец. – Ты говорил о том, что в «Крысиной норе» меня ждет лошадь. Мне любопытно, как скоро она сможет донести меня до соседнего королевства. Мне хочется пройти еще по многим дорогам, прежде чем ступить на путь, которым сегодня ночью ушел Набонидий.

Негромкий шелест тростника, сквозь который пробираются лошади; звук тяжелого падения и пронзительный крик. С седла умирающего жеребца успела соскочить всадница, стройная девушка в сандалиях и перехваченной пояском тунике. Темные волосы волной падали ей на белые плечи, а в глазах застыло отчаяние загнанного зверя. Она не смотрела ни на густые заросли камыша, которые стеной окружали небольшую поляну, ни на синие волны, с мягким шлепаньем накатывающиеся на берег у нее за спиной. Расширенными от страха глазами она уставилась на всадника, который продрался сквозь заросли тростника и спешился перед ней.

Это был высокий и худощавый мужчина, но при этом крепкий и закаленный, как сталь. С головы до ног он был закован в посеребренные кольчужные доспехи, которые обтягивали его ладную фигуру, как перчатка. Из-под круглого шлема с золотой насечкой на нее насмешливо смотрели карие глаза.

– Назад! – В звонком голосе девушки звучал ужас. – Не смей прикасаться ко мне, Шах Амурат, или я брошусь в волны и утоплюсь!

Он рассмеялся, и смех его походил на шелест клинка, выскальзывающего из атласных ножен.

– Нет, не утопишься, Оливия, бестолковая ты моя девочка. Лагуна слишком мелкая, и я успею догнать тебя, прежде чем ты доберешься до глубины. Клянусь богами, я изрядно позабавился, гоняясь за тобой, хотя мои воины сильно отстали от нас. Но к западу от Вилайета не найдется коня, который мог бы сравниться с моим Иремом. – И мужчина кивнул на высокого тонконогого жеребца, стоявшего позади него.

– Дай мне уйти! – взмолилась девушка, и в голосе ее зазвенели слезы отчаяния. – Или я мало страдала? Найдется ли такое унижение, боль или оскорбление, которому бы ты не подвергал меня? Сколько еще будут продолжаться мои муки?

– Они будут продолжаться до тех пор, пока я буду находить удовольствие в твоем плаче, мольбах, слезах и стонах, – ответил он с улыбкой, которая постороннему человеку могла бы показаться мягкой. – Ты взрослая и сильная не по годам, Оливия. Мне кажется, что я никогда не устану от тебя, как уставал от своих прежних женщин. Ты умудряешься вечно выглядеть свежей и невинной, несмотря на все мои старания. Каждый новый день с тобой приносит мне новое наслаждение. Но пойдем – нам пора возвращаться в Акиф, где люди еще пируют в честь победителя жалких казаков, в то время как сам завоеватель гоняется за беглянкой, глупой, красивой и совершенно бестолковой девчонкой!

– Нет! – Она отпрянула, повернувшись к синей воде, мягко плескавшейся в камышах.

– Да! – Вспышка его бешеного гнева была резкой и неожиданной, как искра, высеченная кремневым огнивом.

С быстротой, недоступной для ее нежных мускулов, он схватил девушку за запястье, выворачивая ей руку с садистским удовольствием, пока она не закричала и не упала на колени.

– Шлюха! Мне следовало бы привязать тебя к хвосту моего коня и в таком виде приволочь в Акиф, но я проявлю великодушие и привезу тебя на луке седла, за что ты нижайше отблагодаришь меня, когда…

Удивленно выругавшись, он вдруг отпустил ее и отпрыгнул, выхватывая саблю, когда из зарослей камыша вывалилось задыхающееся от ненависти привидение.

Оливия, сидя на земле, увидела перед собой человека, которого приняла за дикаря или сумасшедшего. Он надвигался на Шаха Амурата с таким видом, словно намеревался зарубить его на месте. Это был высокий мужчина мощного сложения, обнаженный, если не считать набедренной повязки с поясом, заляпанной кровью и тиной. Его черную гриву покрывали грязь и свернувшаяся кровь, полосы засохшей крови виднелись на его груди, плечах и лезвии длинного меча, который он держал в правой руке. Из-под прямо подстриженной челки, падающей ему на лоб, свирепым синим пламенем сверкали воспаленные, покрасневшие глаза.

– Ты, гирканская собака! – с сильным акцентом выкрикнул варвар. – Дьяволы отмщения привели тебя сюда!

– Казак! – изумленно пробормотал Шах Амурат и попятился. – А я и не знал, что кто-то из вас, собак, уцелел! Я думал, что вы все сдохли и полегли в степи, у берегов реки Илбарс.

– Все, кроме меня, будь ты проклят! – рявкнул пришелец. – О, как я мечтал о том, что мы с тобой встретимся, когда полз на брюхе по колючим кустам или прятался у подножия скал, когда муравьи грызли мою плоть, когда сидел в болоте по ноздри в воде… Я мечтал об этом, но и надеяться не мог, что мои мечты сбудутся. О, боги бездны, я долго ждал этого момента!

Наблюдать за кровожадной радостью незнакомца было невыносимо. Он клацал зубами, на губах у него выступила пена.

– Назад! – выкрикнул Шах Амурат, глядя на него сузившимися глазами.

– Ха! – Возглас получился похожим на лай лесного волка. – Шах Амурат, повелитель Акифа! Будь ты проклят, как я рад, что вижу тебя – тебя, кто скормил моих товарищей стервятникам, кто разрывал их на части, привязывая к диким лошадям, выкалывал им глаза, отрубал руки и ноги, – собака, грязная и вонючая собака! – Голос незнакомца поднялся до пронзительного крика, потом сорвался, и он бросился в атаку.

Несмотря на его страшный вид, Оливия ожидала, что он падет, стоит только мужчинам скрестить клинки. Дикарь или безумец, что он, почти голый, мог противопоставить закованному в броню властелину Акифа?

Несколько мгновений клинки вспыхивали пламенем, едва касаясь друг друга и тут же отпрыгивая в стороны, а потом широкий меч свистнул в воздухе, уклоняясь от сабли, и, описав сверкающую дугу, опустился на плечо Шаха Амурата. Оливия закричала, ужасаясь силе, с которой был нанесен удар. Щелканье лопающихся колец кольчуги не заглушило звонкого треска, с которым сломалась лопатка. Гирканец отступил на шаг, лицо его вдруг сделалось пепельно-серым, а из сочленений хауберка показалась кровь; сабля выскользнула из помертвевших пальцев.

– Пощады! – выдохнул он.

– Пощады? – Голос незнакомца звенел на грани безумия. – Пощадить тебя, как ты щадил нас?

Оливия закрыла глаза. Схватка превращалась в бойню, кровавую и безумную, разжигаемую истерией ярости и ненависти, становясь кульминацией и высшей точкой перенесенных страданий, жестокого массового убийства, пыток и подгоняемого страхом и питаемого жаждой крови бегства. Хотя Оливия понимала, что Шах Амурат не заслуживает ни жалости, ни прощения, она все равно крепко зажмурилась и прижала ладошки к ушам, чтобы не видеть меча, который взлетел и опустился, как топор мясника, и не слышать хриплых булькающих звуков, которые, впрочем, быстро прекратились.