Робин Вассерман - Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга I (сборник)

Изабель.

Всегда Изабель.

– Я тебе верю, – ответила Жюли. – Не понимаю почему, но верю. Наверное, я просто надеялась…

– На что?

В ее голосе Саймону послышались незнакомые нотки – мягкие и странно неуверенные. Он поднял глаза и увидел почти такое же растерянное выражение на лице девушки.

– Я думала, ты, в отличие от других, сможешь понять, – сказала она. – Понять, что значит сражаться за свою жизнь. Сражаться с Нижним миром. Думать, что вот-вот погибнешь. Видеть… – Тон ее голоса не изменился, выражение лица тоже, но Саймон почти почувствовал, как заледенела кровь девушки, словно она заставила себя это сказать: – Видеть, как падают мертвыми близкие тебе люди…

– Мне жаль, – отозвался Саймон. – То есть… я знал, что произошло, но…

– Но это не то же самое, что быть там, – закончила Жюли.

Саймон кивнул, вспоминая, как провел много часов у постели отца, пока удары сердца на мониторе в изголовье не превратились в одну горизонтальную линию. Он знал, что отец никогда не проснется. Когда-то Саймон думал: «Да ладно, я знаю, как это бывает». Он видел кучу фильмов, в которых умирает отец героя. Он считал, что понял, что такое горе. Он даже пытался нарисовать лицо Люка Скайуокера, когда тот вернулся к развалинам своего дома на Татуине и осознал, что дядя с тетей мертвы.

– Есть многое, чего ты никогда не поймешь, пока сам через это не пройдешь.

– Ты никогда не задумывался, что я здесь делаю? – спросила Жюли. – Почему я учусь в Академии, хотя могла бы с тем же успехом тренироваться в Аликанте или в любом Институте?

– Вообще-то… нет, – признался Саймон, уже понимая, что, наверное, стоило бы и вправду задуматься. Академия десятилетиями стояла закрытая, и семьи Сумеречных охотников предпочитали самостоятельно учить своих детей. Особенно сейчас, после Смертельной войны, когда родители и вовсе старались не отпускать отпрысков далеко от себя.

Жюли отвернулась. Пальцы ее сжались, словно девушка старалась что-то удержать.

– Я сейчас тебе кое-что скажу, Саймон, но ты никому никогда этого не повторишь.

Ответа она, похоже, не ждала.

– Мою мать обратили одной из первых, – голос Жюли ослаб и был едва слышен. – И она пропала. Мы эвакуировались в Аликанте, как и многие другие. А когда на город напали… то взрослые закрыли детей в Зале Договоров. Они думали, мы там будем в безопасности. Но в те дни такого безопасного места на земле просто не существовало.

В Зал зашли фейри, а потом – Отреченные. И они бы убили нас всех, Саймон, если бы не ты и твои друзья. Моя сестра, Элизабет… она погибла одной из последних. Я видела того фейри с серебристыми волосами. Он был таким прекрасным, Саймон! Прекрасным – и опасным, как жидкая ртуть. Вот о чем я думала, когда он опустил меч, – о том, что фейри, убийца моей сестры, прекрасен.

Девушка тряхнула головой.

– Ладно, это все неважно. От моего отца сейчас тоже никакого проку. Вот поэтому я тут. Чтобы учиться сражаться. Так что в следующий раз…

Саймон понятия не имел, что сказать. «Сочувствую» тут явно не подходило. Да и самой Жюли, казалось, уже не хватало слов.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – мягко спросил он.

– Потому что я хочу, чтобы хоть кто-нибудь понимал, насколько все это серьезно. То, что нас хотят отправить воевать с нежитью. Пусть даже это будет один полудохлый вампир против нас двадцати. Мне плевать, что сказал Джон. Бывает всякое. Люди… – она резко мотнула головой, будто пытаясь откреститься от собственных слов, да и от Саймона тоже. – Я хотела поблагодарить тебя за все, что ты сделал, Саймон Льюис. И за принесенную тобой жертву.

– Я и правда не помню ничего из того, что сделал, – сказал Саймон. – Не стоит меня благодарить. Я знаю, что тогда произошло, но и только. Словно все это случилось не со мной.

– Может быть, пока что это и так, – ответила девушка. – Но если ты хочешь стать Сумеречным охотником, тебе придется научиться видеть вещи как они есть .

Она развернулась на каблуках и направилась в сторону своей комнаты.

– Жюли? – тихо окликнул он. – А Джон и Беатрис – они в Академии по той же причине? Из-за людей, которых потеряли на войне?

– Спроси их сам, – не оборачиваясь, ответила она. – У каждого из нас – своя история Смертельной войны. Все мы что-то потеряли. Некоторые потеряли всё.

На следующий день преподаватель истории, маг Катарина Лосс, объявила, что к ним в Академию прибыл особый гость и она передает класс в его руки.

У Саймона замерло сердце. Последним и пока что единственным приглашенным лектором, почтившим учеников своим присутствием, была Иза бель Лайтвуд. А «лекция» ее тогда состояла из твердого и оскорбительного предупреждения, чтобы все девушки в радиусе десяти миль держали свои маленькие шаловливые ручки подальше от ее парня. То бишь от Саймона.

К счастью, нового гостя – темноволосого высокого мужчину – Саймон, похоже, совершенно не интересовал.

Лектор вышел вперед и встал перед классом.

– Ласло Бало, – представился он таким тоном, словно имя говорило само за себя. Должно быть, он полагал, что Катарина рассказала о нем ученикам заранее – и это, конечно, стоило бы сделать, по крайней мере, из вежливости.

– Глава будапештского Института, – прошептал Джордж Саймону на ухо. Несмотря на столь отчаянно провозглашаемую лень, Лавлейс еще до приезда в Академию выучил имена руководителей всех Институтов – не говоря уж обо всех знаменитых Сумеречных охотниках.

– Я приехал сюда, чтобы рассказать вам историю, – сказал Бало. Брови его сердито изогнулись домиком. Со своей бледной кожей, треугольным мысом волос надо лбом и венгерским акцентом глава будапештского Института смахивал на графа Дракулу сильнее, чем любой из знакомых Саймону вампиров.

Он невольно подумал, что странный гость сравнения бы точно не оценил.

– Кое-кому из вас вскоре предстоит выйти на свою первую битву. Я здесь лишь затем, чтобы проинформировать вас, что стоит на кону.

– Не думаю, что нам следует об этом беспокоиться, – с противным смешком сообщил с дальнего ряда Джон.

Бало пригвоздил его к месту испепеляющим взглядом.

– Джонатан Картрайт! – из-за акцента он проглатывал половину слогов, и звучало это угрожающе. – Будь я сыном ваших родителей, я попридержал бы язык за зубами в присутствии более достойных людей.

Джонатан побледнел как бумага. Саймон почувствовал исходящую от него ненависть и подумал, что глава будапештского Института только что заимел себе врага на всю жизнь. Кажется, о том же подумали и остальные в классе – Джон Картрайт был не из тех, кто способен сносить публичные оскорбления.

Парень открыл рот, потом снова закрыл. Губы его сжались в тонкую упрямую линию. Бало кивнул, кажется, совершенно удовлетворенный результатом – словно Картрайту действительно стоило вести себя именно так: заткнуться и тихо сгорать со стыда на последней парте.