Альберт Поделл - Паспорт человека мира. Путешествие сквозь 196 стран

Шариф провел сложнейший ритуал, наливая чай с высоты в несколько футов в маленькие стаканчики, очевидно наслаждаясь процессом. Когда он наконец решил, что все готово, чай был сладким, как мед, тягучим, как ликер, и обжигающим, как огонь. Сам шариф пил чай, не подождав, пока он остынет, и Ихаб уговорил нас последовать его примеру. Чай обжигал губы, плавил зубы и согревал душу. Шариф налил нам еще, потом еще. Отказать было невозможно.

Когда мы закончили, шариф хлопнул в ладоши. Еще две жены вышли из-за занавески, на этот раз с едой, которую они поставили к нашим ногам: большой фарфоровый кувшин густого козьего молока, коричневый хлеб и металлическая чаша с парой десятков маленьких яиц.

– Выгодный обмен за пару ботинок, – сказал я лейтенанту, – вы умеете заключать сделки.

Помолчав несколько секунд, Ихаб признался:

– Боюсь, я пообещал больше, чем пару ботинок.

– Что?

Как он объяснил, кочевники хотели, чтобы мы помогли им в охоте на газель. В это время года им не хотелось резать овец или коз, но мяса хотелось. Пешком охотиться на газелей было невозможно – стрелки бы не смогли подобраться достаточно близко. С верблюдов охота бы тоже не удалась – газели были намного быстрее. Так что шариф сказал Ихабу, что хочет охотиться с нашего джипа.

Лейтенант добавил:

– Вы не можете отказаться, или кочевники разозлятся. Я уже сказал им, что вы – лучшие американские охотники. Шариф ждет, что вы вернетесь, как только передадите еду своим людям. Но не волнуйтесь, я пойду с вами. Я бы предложил кочевникам свой «Лэндровер», но у меня верх не убирается, а шариф хочет стрелять прямо с машины. Кроме того, в армии меня уже предупрежда… э-э-э… возьмите молока.

Мы вернулись на дорогу с едой для Ману, Вилли и Вудро, сняли холщовый верх с «Лэндкрузера», взяли запасы и оставили остальных охранять трейлеры и оборудование. Когда мы вернулись в лагерь, кочевники радостно прыгали. Буквально за секунду девять кочевников запрыгнули в открытый кузов, встали, стали шутить, фыркать и плеваться. Пахли они так, как будто на ужин ели исключительно чеснок, а мылись при этом около года назад. Все они были готовы к охоте, и наша машина ощетинилась ружьями. Все вместе мы были похожи на красного дикобраза.

У них были образцы почти всего оружия, созданного за век, а у шарифа был блестящий новенький «Экспресс Магнум», который мог с легкостью завалить слона. Один старый кочевник, который из-за длинной бороды и красного одеяния казался мне похожим на диснеевского гнома Ворчуна, принес древний мушкетон, который выглядел так, как будто последний раз из него стреляли во время войны 1812 года. Места сзади он не нашел и поэтому устроился за моим сиденьем, а его мушкетон маячил где-то над моей головой, пока мы углублялись в пустыню.

Стив вел машину, я сел на место пассажира, а Ихаб занял позицию между нами, показывая дорогу сквозь облако сигарного дыма.

Когда я пожаловался ему, что мне не кажется этичным стрелять в животное с движущейся машины, то все, что я получил в ответ на свои сомнения, была лекция о законе пустыни и выживании, о том, что дикие звери принадлежали кочевникам и что американцы не могут ничего понять, потому что они толстые и богатые.

Я уже собирался ответить, что эти кочевники явно не голодали, да и их состояние позволяло им купить контрольный пакет акций в IBM, когда Ихаб выключил фары. По его словам, в прозрачном воздухе пустыни свет был виден на 15–20 миль, так что важно было никого не спугнуть. Правда, мы, к сожалению, ослепли, потому что убывающая луна давала так мало света, что Стиву приходилось ехать, ориентируясь не на зрение, а на осязание, и в результате он, казалось, натыкался на каждый камушек, выбоину, холмик, куст и яму к западу от Египта. Он сбросил скорость до 15 миль в час, но лучше не стало. Стив был пристегнут, но его все равно бросало из стороны в сторону, а Ворчун все время возникал над моей головой, просыпая порох мне на спину.

После трясущейся вечности где-то вдалеке мы заметили газелей – силуэты на фоне ночного неба. Стив ускорился, фары были все еще выключены, и мне было очень жаль, что на бампер мы вместо лебедки не установили радар. Когда кочевники открыли огонь, мне показалось, что началось извержение вулкана. Ворчун достал мушкетон, и все заволокло дымом, запахом пороха и шумом – это был истинный Везувий.

Кочевники вынуждали нас ехать все дальше, но, учитывая жуткую качку и темноту, я не понимал, как они собираются попасть во что-то съедобное. Половина их выстрелов улетала куда-то в небо, часть взрывала землю перед нами. Из-за дыма я ничего не видел, но был уверен, что газели были в безопасности.

Позже, когда мы ехали к трейлеру, я спросил у Ихаба, не слишком ли шариф расстроился, не убив ни одной газели.

– Не думаю, – улыбнулся он. – Он всегда хотел покататься на автомобиле. И вот еще: он спрашивает, нет ли у тебя другой пары ботинок, поменьше размером.

Весь следующий день мы работали под палящим солнцем, собирая вещи и выпрямляя все погнутое в машине после жуткой поездки. На следующее утро Стив отвез ось и вал в сварочную в Тобруке. Когда работа была окончена и мы были готовы, уже начинался вечер. Мы потеряли два полных дня, и в трейлере все еще были трещины, которые надо было заделать в Каире, но мы хотя бы вернулись на дорогу.

Когда мы уже уезжали, в наш лагерь приехал Ворчун на верблюде. Его послал шариф с вопросом: нет ли у нас крема для обуви? Коричневого?

Пока мы подбирались к приграничному египетскому городу Саллуму, закатная Сахара с неуемным аппетитом пожирала огромный алый шар солнца. Сумерки – лучшее время, чтобы подъехать к пограничному посту. Если приехать позже, пост может закрыться на ночь, если раньше – у пограничников будет время на то, чтобы затянуть процесс осмотра. А вот если приехать к вечеру, пограничники уже хотят пойти домой и не очень тщательно обыскивают багаж. Нам не очень хотелось нарываться на тщательный осмотр, потому что у нас был незаконный револьвер, сотни незадекларированных долларов и полбутылки бурбона. Я волновался еще и потому, что при въезде в Египет требовалось доказать, что вы не еврей, а я этого сделать не мог.

Мы поднялись на гладкую круглую гору, и перед нами раскинулся Египет – дорога убегала вперед в тускнеющем свете солнца. Слева до горизонта темное Средиземное море окатывало белый песок черными волнами. Справа от него был пляж, Саллум и узкая полоска асфальта, ведущая в Александрию. Еще правее были видны старые, иссеченные холмы, геологическая стрела, направленная на юго-восток. С самого краю, едва различимый, лежал материковый Египет, миля за милей песка, безжизненного и безнадежного.