Ричард Брэнсон - К черту всё! Берись и делай! Полная версия

Я сложил письмо и сунул себе в карман.

Мы произвели проверку всего оборудования и были готовы к старту. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять… Пер вел отсчет, а я сконцентрировался на видеокамерах. Я постоянно нащупывал пряжку парашютного ремня, стараясь не думать об огромном шаре над нашими головами и о шести баках с горючим, прицепленных к капсуле. Четыре, три, два, один… и Пер рванул на себя рычаг, запускавший заряды, которые отстрелили якорные тросы, удерживавшие нас у земли. Мы бесшумно и быстро стали подниматься вверх. Не было слышно шума горелок: наш взлет походил на полет детского воздушного шарика. Мы просто поднимались все выше и выше – и, поймав утренний бриз, поплыли над Марракешем.

Аварийный люк все это время оставался открытым, и мы махали руками крошечным людям внизу. Каждая деталь Марракеша, его прямые стены розового камня, большая центральная площадь, зеленые дворики и фонтаны за высокими стенами – все это было под нами. На высоте в три тысячи метров заметно похолодало, а воздух стал разреженным. Мы закрыли люк. Теперь нам оставалось полагаться только на самих себя. Капсула была загерметизирована, и давление стало расти.

До конца дня мы летели совершенно безмятежно. Вид сверху на Атласские горы был восхитителен – их зазубренные пики, покрытые снегом, сияли во всем великолепии в лучах утреннего солнца.

Однако, подлетая к алжирской границе, мы испытали немалый шок: алжирцы проинформировали нас, что мы летим прямо на Бешар, их главную военную базу. Нам было заявлено, что пролетать над ней нельзя. Полученный нами факс гласил: «Вам запрещено, повторяем, запрещено приближаться к этой зоне».

Но выбора у нас не было.

Я два часа висел на спутниковом телефоне, разговаривая то с Майком Кендриком, руководителем полета, то с разными министрами в Лондоне. В конце концов Андре Азулай, марокканский министр, помогавший нам с подготовкой полета в Марокко, снова пришел на выручку. Он объяснил алжирцам, что мы не можем изменить направление полета и что на борту нет никаких мощных видеокамер. Они согласились с его доводами и уступили.

К пяти часам вечера мы летели на высоте девять тысяч метров. Пер запустил горелки, чтобы подогреть воздух внутри оболочки. Мы жгли топливо уже целый час, но после шести вечера монгольфьер начал терять высоту.

– Не по теории получается, – сказал Пер.

– А в чем дело? – спросил я.

– Не знаю.

Пер продолжал колдовать с горелками, но монгольфьер по-прежнему шел вниз. Мы потеряли триста метров, потом еще сто пятьдесят. Становилось все холоднее, а солнце зашло. Было очевидно, что гелий в оболочке сжимается, становясь не тягой, а мертвым грузом.

– Надо сбрасывать балласт, – сказал Пер. Он был испуган. Нам всем было не по себе.

Мы потянули за рычаги сброса свинцовых грузов, закрепленных на днище капсулы. Они должны были оставаться в резерве пару недель. Теперь же они оторвались от капсулы и полетели вниз как бомбы – я видел все это на нашем видеомониторе. Я не мог отделаться от тревожного чувства, что это только начало грядущей катастрофы.

Быстро темнело. Без свинцовых грузов мы на какое-то время выровняли высоту, но скоро монгольфьер снова начал снижаться. На этот раз он снижался гораздо быстрее. Каждую минуту мы теряли шестьсот метров. Уши закладывало, внутренности, казалось, подступали к горлу. Теперь наша высота была всего четыре с половиной километра. Я старался сохранять спокойствие, но при этом лихорадочно обдумывал возможные варианты. Нам нужно было сбросить топливные баки. Но как только мы это сделаем, нашему путешествию конец. Я закусил губу. В темноте мы летели над Атласскими горами, двигаясь навстречу неминуемой катастрофе. Все молчали. Я проделал в уме нехитрые расчеты.

– С такой скоростью падения у нас всего семь минут, – сказал я.

– Что ж, – сказал Пер. – Открываем люк. Разгерметизация.

Мы открыли люк на высоте трех тысяч шестисот метров, спустились еще на три сотни метров и разгерметизировали кабину. В нее тут же ворвался холодный воздух. Мы с Алексом принялись выбрасывать за борт все, что было под рукой: еду, воду, машинное масло – все, что не было приварено или привинчено к капсуле. Вниз полетела даже толстая пачка долларов. На пять минут мы приостановили падение. О том, чтобы продолжать полет, не могло быть и речи. Нужно было спасать собственные жизни.

– Не помогает, – сказал я, видя, что стрелка альтиметра доползла до двух тысяч семисот метров. – Мы продолжаем падать.

– Ладно, – сказал Алекс. – Я полез на крышу. Надо сбрасывать топливные баки.

Алекс сконструировал капсулу и все, что в ней было, поэтому он лучше нас знал, как обращаться с креплением баков. Горелки ревели над нашими головами, бросая на нас блики оранжевого света.

– Ты когда-нибудь прыгал с парашютом? – прокричал я, наклонившись к Алексу.

– Ни разу, – ответил он.

– Вот твой вытяжной трос, – сказал я.

– Две сто, и снижаемся! – прокричал Пер. – Две тысячи метров!

Алекс выбрался из люка на поверхность капсулы. Скорость нашего падения уже практически не ощущалась – уши были полностью заложены. Если крепежные замки обледенели и Алекс не сможет отцепить топливные баки, нам придется прыгать. У нас оставалось от силы несколько минут. Подняв голову, я посмотрел на люк, мысленно репетируя свои действия: одна рука на ребре люка, шаг наружу – и прыжок во тьму. Инстинктивно я ощупывал свой парашют. Потом повернулся к Перу, чтобы убедиться, что он не забыл надеть свой. Пер, не отрываясь, смотрел на альтиметр. Стрелка неумолимо двигалась вниз.

У нас оставалось всего тысяча восемьсот метров в кромешной тьме – нет, уже тысяча семьсот. Если Алекс провозится наверху еще одну минуту, нам останется всего тысяча метров. Я подошел к люку и выглянул наружу, стравливая крепежный трос и наблюдая за Алексом, пытавшимся забраться на самый верх капсулы. Вокруг царила тьма и леденящий холод. Земли не было видно. Телефон и факс звонили не умолкая. Все, должно быть, сходили с ума, пытаясь понять, что у нас происходит.

– Один ушел! – прокричал Алекс.

– Тысяча сто метров, – сказал Пер.

– Еще один! – крикнул Алекс.

– Тысяча метров.

– Еще один!

– Восемьсот семьдесят, семьсот двадцать…

Был поздно покидать монгольфьер. Прыгнув, мы неминуемо разбились бы о скалы, рвавшиеся навстречу нам.

– Назад в капсулу! – заорал Пер. – Быстро!

Алекс буквально влетел внутрь.

Мы обхватили друг друга. Пер потянул за рычаг, высвобождавший топливный бак. Если бы механизм заело, то через минуту мы погибли бы наверняка. Бак полетел вниз, а монгольфьер внезапно дернулся и остановился. Ощущение было такое, словно кабина лифта ударилась о землю. Нас вжало в сиденья, а моя голова ушла в плечи. Потом шар начал подниматься. Мы смотрели на альтиметр. Семьсот восемьдесят метров, восемьсот десять, восемьсот сорок… Теперь мы в безопасности. Через десять минут набрали уже девятьсот метров, а монгольфьер все продолжал подниматься к ночному небу. Я опустился на колени рядом с Алексом и обнял его.