Мартин Писториус - В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса

Спустя год врачи признали, что перебрали все возможные варианты лечения. Единственное, что они смогли сказать, – это что я страдаю от дегенеративного невралгического расстройства, причина и прогноз которого неизвестны, и посоветовали родителям поместить меня в интернат, позволив болезни идти своим чередом. Медицинский мир вежливо, но решительно умыл руки, и моим матери и отцу, в сущности, посоветовали дожидаться, пока моя смерть не освободит всех нас.

Итак, меня забрали домой, оставив на попечении матери, которая ушла с работы (она была рентгенологом), чтобы присматривать за мной. Тем временем мой отец, инженер-механик, был вынужден отдавать работе столько времени, что часто не успевал приехать домой, чтобы пожелать спокойной ночи Дэвиду и Ким. Ситуация сложилась невыносимая. После того как я прожил около года дома и мне исполнилось 14 лет, родители решили, что я буду проводить дни в стационаре временного пребывания – том самом, где я нахожусь сейчас, – но каждый вечер они станут забирать меня домой.

Я заблудился в своем темном, невидимом мире – и так прошли годы. Мои родители даже пробовали застилать матрацами пол в гостиной, чтобы вместе с Ким и Дэвидом жить так же, как я – на уровне пола, – в надежде, что это поможет до меня дотянуться. Но я лежал там, словно пустая раковина, не сознавая ничего вокруг себя. А потом в один прекрасный день вдруг начал возвращаться к жизни.

Я – морская тварь,ползающая по океанскому дну. Здесь темно. Холодно. Надо мной, подо мной и вокруг меня нет ничего, кроме черноты.

Но потом я начинаю видеть проблески света, появляющиеся над головой. Я не понимаю, что они такое.

Что-то подсказывает мне, что я должен попытаться дотянуться до них. Это осознание гонит меня вверх, и я рывками тянусь к осколкам света, разбросанным по поверхности высоко надо мною. Они пляшут и сплетают узоры из золота и тени.

Мои глаза фокусируются. Я смотрю в упор на стенную панель. Я уверен, что она выглядит не так, как обычно, но не понимаю, откуда я это знаю.

Шепот проносится по моему лицу – сквозняк.

Чувствую, как пахнет солнечный свет.

Музыка, громкая, оловянная. Дети поют. Их голоса подплывают и уплывают, становятся громче, приглушаются, наконец умолкают.

В поле моего зрения вплывает ковер. Вихрь черных, белых и бурых красок. Я в упор смотрю на него, пытаясь сфокусировать взгляд, но тьма вновь охватывает меня.

Холодное мокрое полотенце прижимается к моему лицу, и я чувствую, как мои щеки возмущенно горят, и чья-то рука поддерживает мою шею.

– Сейчас-сейчас, секундочку, – произносит чей-то голос. – Мы ведь должны позаботиться о том, чтобы ты теперь был чистым мальчиком, не так ли?

Блики света становятся ярче. Я приближаюсь к поверхности. Мне хочется прорваться сквозь нее, но я не могу. Все вокруг слишком быстрое, а я по-прежнему неподвижен.

Я чувствую какой-то запах.

Мучительно поднимаю веки вверх. Какие же они тяжелые!

Прямо передо мной стоит маленькая девочка. Ниже талии она обнажена. Ее рука выпачкана чем-то бурым. Она хихикает и пытается открыть дверь.

– Куда это ты собралась, мисс Мэри? – спрашивает голос, и на самом краю моего поля зрения появляется пара ног.

Я слышу, как закрывается дверь, а потом раздается стон отвращения.

– Опять, Мэри! – восклицает голос. – Глянь-ка только на мою руку!

Маленькая девочка смеется. Ее радость подобна ветерку, который проделывает борозду в песке, гладким полотном покрывающем безлюдный пляж. Я чувствую, как он вибрирует внутри меня.

Еще голос. Кто-то говорит. Два слова: шестнадцать и смерть . Я не понимаю, что они означают.

Вечер. Я лежу в своей постели. Дома. В полумраке оглядываюсь. Рядом со мной выстроился ряд плюшевых мишек, и что-то теплое лежит у моих ног. Паки.

Но привычная сила тяжести исчезает, и я чувствую, как поднимаюсь. Я растерян. Оказывается, я не в море. Я сейчас в реальной жизни. Но по-прежнему чувствую себя так, будто воспаряю, покидая свое тело и двигаясь вверх, к потолку спальни.

Внезапно понимаю, что я не один. Некие умиротворяющие существа объемлют меня своим присутствием. Они утешают меня. Они хотят, чтобы я последовал за ними. Теперь я понимаю, что у меня нет никаких причин оставаться здесь. Я устал от попыток добраться до поверхности. Я хочу освободиться, отдаться либо бездне, либо тем непонятным существам, которые сейчас рядом со мной, – пусть меня берет тот, кто успеет первым.

Но потом меня наполняет одна мысль: я не могу бросить свою семью.

Они печалятся из-за меня. Их скорбь подобна пелене, которая обволакивает меня всякий раз, как я прорываюсь сквозь поверхность волн. Им не за что будет хвататься, если я их покину. Я не могу уйти.

Воздух устремляется в мои легкие. Я открываю глаза. Я снова один. Что бы там ни было рядом со мной – теперь оно ушло.

Ангелы.

Я решил остаться.

Даже придя в себя,я не полностью понимал, что случилось со мной. Так же как младенец рождается, не ведая, что он способен контролировать свои движения или голос, я не думал о том, что я могу или не могу делать. В моем сознании проносились мысли, которые мне и в голову не приходило озвучивать, и я не осознавал, что то тело, которое я видел дергающимся или неподвижным, принадлежит мне. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что я совершенно один посреди людского моря.

Но по мере того как мое осознание и воспоминания постепенно начинали смешиваться воедино и психика шаг за шагом восстанавливала контакт с телом, я начал понимать, что отличаюсь от других. Лежа на диване, когда мой отец смотрел по телевизору гимнастику, я был зачарован тем, что человеческие тела движутся так легко, без усилий, зачарован той силой и мощью, которую они являли при каждом повороте и изгибе. А потом я перевел взгляд на пару ступней, которую часто видел, и осознал, что они принадлежат мне. То же самое было и с двумя руками, которые неконтролируемо тряслись всякий раз, как я замечал их поблизости. Они тоже были частью меня, но оставались неподвластны мне.

Я не был парализован: мое тело двигалось, но делало это совершенно независимо от меня. Конечности были сведены спазмами. Они казались мне далекими, словно залитыми бетоном, и я был над ними не властен. Люди постоянно пытались побудить меня пользоваться ногами – физиологи сгибали их под немыслимыми болезненными углами, стараясь заставить мышцы работать, – но я не мог передвигаться без посторонней помощи.