Говард Лавкрафт - The Call of Cthulhu / Зов Ктулху (+ аудиоприложение)

Первая половина основной рукописи содержала очень интересный рассказ. 1-го марта 1925-го года к профессору Энджеллу явился худой темноволосый взволнованный молодой человек. Он принёс с собой глиняный барельеф, который был тогда ещё свежим и влажным. На карточке значилось его имя – Генри Энтони Уилкокс, и мой дядя признал в нём младшего сына одного благородного семейства, немного ему известного. Юноша изучал скульптуру в Художественной школе Род-Айленда и жил один в особняке Флёр-де-Лис, около места своей учёбы. Уилкокс был не по годам развитым, весьма эксцентричным молодым гением и с раннего детства выказывал живой интерес к странным историям и непонятным сновидениям. У него была привычка их рассказывать. Он называл себя «психически сверхчувствительным», но жители старого коммерческого городка считали его просто «чудаком». Он постепенно стал пропадать из поля зрения общества и был теперь известен только небольшой группе эстетов из других городов. Даже Клуб любителей искусства в Провиденсе, который пытался сохранить свой консерватизм, считал его почти безнадёжным.

Итак, как сообщала рукопись профессора, скульптор сразу попросил помочь ему идентифицировать иероглифы на барельефе. Он говорил в мечтательной, высокопарной манере, которая предполагала позёрство и не вызывала симпатии; и мой дядя ответил ему достаточно резко, потому что подозрительная свежесть артефакта показывала, что он не имеет никакого отношения к археологии. Возражение молодого Уилкокса, произведшее на моего дядю впечатление, носило фантастически поэтический характер. Он сказал: «Действительно, он совсем новый, поскольку я изготовил его вчера ночью во сне, когда мне снились странные города; а сны древнее мечтательного Тира, созерцательного Сфинкса или окружённого садами Вавилона».

Потом он начал свой хаотичный рассказ, который внезапно вызвал жгучий интерес моего дяди. Прошлой ночью случилось небольшое землетрясение, наиболее ощутимое в Новой Англии за последние годы; и это сильно затронуло воображение Уилкокса. У него был невероятный сон об огромных циклопических городах из каменных плит и взметнувшихся в небо монолитах, они источали зелёную илистую жидкость и были начинены скрытым ужасом. Иероглифы покрывали стены и столбы, и откуда-то снизу доносился голос, который голосом не был; но который он попытался передать почти непроизносимым сочетанием букв: « Ктулху фхтагн ».

Эта словесная путаница была ключом к воспоминанию, которое взволновало и расстроило профессора Энджелла. Он с научным интересом расспросил скульптора и исследовал барельеф, над которым поработал молодой человек, продрогший и одетый лишь в ночную сорочку. Уилкокс впоследствии сказал, что мой дядя винил свою старость, потому что он не смог достаточно быстро распознать иероглифы и изображение. Многие его вопросы казались посетителю совершенно посторонними, особенно те, которые пытались связать всё это со странными культами или обществами; и Уилкокс не мог понять заверения профессора в молчании, которое тот предложил ему в обмен на признание своего членства в каком-нибудь распространённом мистическом или языческом религиозном обществе. Когда профессор Энджелл убедился, что скульптор действительно не осведомлён о каком-либо культе или системе криптографии, он попросил, чтобы его посетитель в будущем докладывал бы ему о своих снах. Это принесло плоды, потому что после первого интервью в рукописи имеется запись о ежедневных визитах молодого человека, во время которых он рассказывал о ярких моментах своего ночного воображения. Он всегда рассказывал об ужасных циклопических пейзажах из тёмных и сочащихся камней, о подземном голосе или разуме, монотонно выкрикивающем загадочную неописуемую тарабарщину. Два часто повторяемых слова передаются буквосочетаниями «Ктулху» и «Р’льех».

23-го марта, продолжала рукопись, Уилкокс не пришёл; его поразила неизвестная лихорадка, и его увезли в семейный дом на Уотермен-стрит. Ночью он кричал, разбудив других художников в здании, и с тех пор выказывал только чередование беспамятства и бреда. Мой дядя сразу позвонил семье и с того времени следил за происходящим, частенько справляясь в приёмной доктора Тоби на Тейер-стрит. Лихорадочный ум юноши, очевидно, населяли странные вещи; и доктор дрожал, когда говорил о них. Там содержалось не только то, что юноша прежде видел во сне, но также упоминались гигантские твари «высотой в милю», которые бродили или неуклюже двигались вокруг. Он никогда полностью не описывал эти объекты, но случайные безумные слова, повторенные доктором Тоби, убедили профессора, что они идентичны безымянным монстрам, которых юноша изобразил в своей сновидческой скульптуре. Упоминание этого объекта, добавил доктор, было у молодого человека неизменной прелюдией к летаргии. Достаточно странно, что его температура была нормальна; но состояние в целом походило скорее на настоящую лихорадку, а не на психическое расстройство.

2-го апреля примерно в 3 часа дня все признаки болезни Уилкокса внезапно исчезли. Он вертикально сел в кровати, удивлённый, что оказался дома, и полностью неосведомлённый о том, что случилось во сне или наяву, начиная с ночи 22-го марта. Его врач объявил о выздоровлении, и юноша через три дня вернулся к себе домой; но помочь профессору Энджеллу он был не в состоянии. С выздоровлением все следы странных сновидений исчезли, и спустя неделю после бессмысленных и заурядных видений мой дядя больше не вёл записей ночных образов.

Здесь первая часть рукописи заканчивалась, но она дала мне много материала для размышлений. В записках содержались описания снов различных людей, относящихся к тому самому периоду, когда происходили странные визиты молодого Уилкокса. Мой дядя, кажется, опросил почти всех своих друзей, к которым мог обратиться, прося рассказать их о своих снах, и фиксируя даты любых значимых за последнее время видений. Он получил так много откликов, что справиться с ними без секретаря было невозможно. Эта оригинальная корреспонденция не сохранилась, но его заметки составляли полный и действительно важный отчёт. Средние люди в обществе и бизнесе давали почти полностью отрицательный результат, хотя и были среди них некоторые несформированные ночные видения в период между 23 марта и 2 апреля – во время бреда молодого Уилкокса. Четыре случая давали неясные описания странных пейзажей, а в одном случае было упомянуто нечто вызывающее страх.

Ответы художников и поэтов были самыми интересными, и я подозреваю, что если бы сопоставили эти рассказы, то возникла бы паника. Но это были не оригинальные записи, и я подозревал, что им задавали наводящие вопросы – или же записи были отредактированы. Именно поэтому я продолжал думать, что Уилкокс оказал на старика-учёного внушающее воздействие. Ответы эстетов содержали тревожные рассказы. Большая часть их с 28 февраля до 2 апреля видела во сне очень причудливые вещи, интенсивность сновидений была несоизмеримо сильнее в период бреда скульптора. Больше четверти из них сообщали о сценах и полузвуках, подобных тем, что описывал Уилкокс; а некоторые из видевших сны боялись гигантской безымянной твари, которая в конце стала видимой. Один случай был весьма печальным. Широко известный архитектор, проявлявший большой интерес к теософии и оккультизму, в день начала болезни молодого Уилкокса впал в буйное помешательство, на протяжении нескольких месяцев непрерывно кричал, звал на помощь, чтобы его спасли от какого-то сбежавшего обитателя ада. Если бы мой дядя вместо чисел упомянул настоящие имена, то я бы провёл собственное расследование; но дело обстояло так, что мне удалось проследить лишь несколько случаев. И хорошо, что до тех людей не дошли никакие объяснения.