Диана Гэблдон - Семь камней

Новициатки молились вместе со всеми, только не пели. Их будут учить музыке – как чудесно! В юности мать Хильдегарда была, по слухам, знаменитой музыкантшей и считала музыку одной из самых важных форм молитвы.

Мысль о новых вещах, которые она увидела, и о тех, что еще предстояло увидеть, отвлекли ее – чуточку – от воспоминаний о голосе матери, о ветре с пустоши, о… Она торопливо прогнала такие мысли и взяла в руки новые четки, тяжелые, с гладкими деревянными бусинами, приятные на ощупь и успокаивающие.

Самое главное, тут был покой. Она совсем не слышала голоса, не видела ничего странного или тревожащего. Она была не настолько дурочкой, чтобы поверить, что она избавилась от своего опасного дара, но, по крайней мере, тут ей могли помочь, если… когда… все это вернется.

И по крайней мере, она уже знала достаточно латынь, чтобы правильно произносить святые молитвы. Ее тут научили.

– Ave, Maria , – прошептала она, – gratia plena, Dominus tecum , [36] [36] Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с тобою ( лат. ) – первая строка католической молитвы к Деве Марии. – и закрыла глаза. Тоска по дому затихла, когда четки медленно и бесшумно заскользили под ее пальцами.

Майкл Мюррей стоял в проходе винного склада, страдая от жестокого похмелья. Он проснулся с ужасной мигренью, потому что выпил накануне много всего на пустой желудок, и хотя головная боль уже отступила и лишь слабо пульсировала в затылке, ему все равно казалось, будто его растоптали и бросили умирать. Его кузен Джаред, владелец «Фрэзер et Cie », поглядел на него холодным взглядом бывалого человека, покачал головой, вздохнул, но ничего не сказал, лишь забрал список из его бесчувственных пальцев и стал считать сам.

Лучше бы уж Джаред упрекнул его. Все жалели его, ходили вокруг него на цыпочках. И словно мокрая повязка на рану, их забота лишь растравляла боль от потери Лили. Появление Леонии тоже не помогало – да, она была очень похожа на Лили внешне, но по характеру совсем другая. Она говорила, что они должны поддерживать и утешать друг друга, что она будет часто приезжать в его дом. А ему на самом деле хотелось, чтобы она просто исчезла, хотя он и стыдился такой мысли.

– Как там маленькая монахиня? – Голос Джареда, как всегда, сухой и деловитый, вырвал его из терзающих и туманных мыслей. – Ты проводил ее в монастырь? Все нормально?

– Угу. Ну… угу. Более-менее. – Майкл выдавил из себя слабую улыбку. Этим утром ему не слишком хотелось думать и о сестре Грегори.

– Что ты дал ей с собой? – Джаред протянул список Умберто, итальянцу, отвечавшему за этот склад, и пристально посмотрел на Майкла. – Надеюсь, не новую риоху, которая у тебя не пошла?

– А-а… нет. – Майкл старался сфокусировать внимание. У него кружилась голова от фруктовых испарений из бочек, в которых зрело вино. – Я пил мозель. В основном. И чуточку ромового пунша.

– О, понятно. – Старческие губы Джареда скривились. – Разве я не говорил тебе, чтоб ты не мешал вино с ромом?

– Ну, говорил раз двести, не больше. – Джаред шел по узкому проходу, и Майкл волей-неволей поспевал за ним. По обе стороны от них громоздились до потолка бочки.

– Ром – демон. А виски – виртуозное утешение, – изрек Джаред, останавливаясь возле стеллажа с небольшими черными бочонками. – Если виски хорошо сделано, оно никогда тебя не подведет. Кстати… – он постучал по донышку одного бочонка, и он издал резонирующий и глубокий звук « туннк », говоривший, что бочонок полон, – что это? Он прибыл из доков сегодня утром.

– О, ай… – Майкл подавил отрыжку и болезненно улыбнулся. – Это, кузен, uisge baugh , в память о моем отце. Йен Аластер Роберт Маклеод Мюррей и дядя Джейми сделали его зимой. Они решили, что тебе понравится маленький бочонок для твоего персонального употребления.

Джаред поднял брови и бросил искоса быстрый взгляд на Майкла. Потом повернулся и посмотрел на бочонок, нагнулся и понюхал паз между крышкой и клепками.

– Я пробовал, – заверил его Майкл. – Не думаю, что ты отравишься. Но, пожалуй, его не мешает выдержать пару годков.

Джаред издал странный звук горлом, а его рука нежно погладила выпуклый бок бочонка. Так он постоял пару мгновений, словно молился, потом внезапно повернулся и обнял Майкла. Он хрипло дышал, охваченный горем. Он был на годы старше, чем отец Майкла и дядя Джейми, и знал обоих всю их жизнь.

– Мне жалко твоего отца, парень, – буркнул он и отпустил Майкла, похлопав его по плечу. Посмотрел на бочонок и горько вздохнул. – Скажу тебе, что виски получится отменное. – Он замолк, медленно дыша, потом кивнул, словно принял какое-то решение.

– Я тут вот что придумал, a charaid , дружище. После того как ты уехал в Шотландию, я все думал и прикидывал, и теперь, когда у нас родственница в монастыре, так сказать… Пойдем со мной в контору, и я расскажу тебе.

На улице было холодно, но в мастерской ювелира уютно, словно в чреве матери: фарфоровая печь пульсировала от жара, на стенах висели вязаные шерстяные драпировки. Ракоши поскорее развязал шерстяной шарф. Нельзя потеть в помещении: пот охлаждал, но когда ты снова выходил на улицу, то сразу понимал, что в лучшем случае у тебя будет грипп, а в худшем плеврит или пневмония.

Сам Розенвальд был в комфортной рубашке и сюртуке, но даже без парика – его голый череп согревал лиловый тюрбан. Короткие пальцы ювелира гладили изгибы подноса из восьми лепестков, перевернули его – и замерли. Ракоши почувствовал спиной холодок опасности и принял непринужденный, уверенный в себе вид.

– Могу я вас спросить, месье, откуда у вас эта вещь? – Розенвальд поднял на него глаза, но на лице старого ювелира не было и следа обвинения – только осторожный восторг.

– Наследство, – ответил Ракоши с серьезным и невинным видом. – Мне оставила его старая тетка – и еще несколько других вещиц. А что, поднос стоит больше, чем серебро, из которого он сделан?

Ювелир раскрыл рот, потом закрыл и посмотрел на Ракоши. «Интересно, честный ли он? – с интересом подумал Ракоши. – Он уже сказал мне, что это нечто особенное. Объяснит ли он мне почему, в надежде получить и другие предметы? Или солжет, чтобы купить поднос подешевле?» У Розенвальда была хорошая репутация, но ведь он еврей.

– Поль де Ламери, – с пиететом пояснил Розенвальд, проведя указательным пальцем по авторскому клейму. – Это изделие Поля де Ламери.

По позвоночнику Ракоши пробежал ужас. Merde ! [37] [37] Черт! ( Фр .) Он принес на продажу не ту вещь!

– Правда? – спросил он, изображая любопытство. – Это что-то означает?

«Это означает, что я идиот», – подумал он и был уже готов выхватить у ювелира поднос и убежать. Но старик унес его под лампу, чтобы рассмотреть внимательнее.