Дженнифер Доусон - Дай мне шанс

Митч невольно поежился и со вздохом пробормотал:

– Побеспокоюсь об этом, когда придет время.

Чарли покачал головой и одарил приятеля жестким взглядом, предназначенным для самых закоренелых преступников.

– Ты никогда ничему не учишься, черт возьми. Верно?

Митч скрестил руки на груди. Его интуиция так и вопила о беде, но будь он проклят, если пойдет на попятный. Чарли прав, он ничему не учится…

Мадди бежала по темному тротуару. Кроссовки гулко стучали по асфальту, а влажный ночной воздух бил в лицо. Не находя себе места после разговора со Стивом, она металась по дому и терзалась мыслями о прошлом и будущем.

Умственная гимнастика ни к чему не привела, усталость не приходила. Поэтому она решила, что единственное средство – пробежка.

Она не бегала уже целую неделю и сейчас, сделав первые шаги, вспомнила, почему это вошло у нее в привычку. Бег успокаивал и приводил мысли в порядок.

Мадди сделала глубокий вдох, наслаждаясь запахом лета и травы. И тотчас же, неизвестно откуда, прозвучал громкий и задорный отцовский смех. Она услышала его так явственно, что захотелось осмотреться – может, отец был где-то здесь?..

В груди защемило от знакомых, сладостно-горьких воспоминаний.

Но, к ее удивлению, боль и скорбь не ударили тонной кирпичей, как обычно. Лишь чуть-чуть сжалось сердце, и возникли далекие образы…

Ей тогда было двенадцать – еще не взрослая, но уже и не ребенок. Трудный возраст со всеми его особенностями. Она тогда была расстроена, потому что мать записала ее в танцкласс, вместо класса абстрактной скульптуры, как ей, Мадди, хотелось. Мать настаивала: ее дочь должна стать «благовоспитанной молодой леди». И разве не прекрасно, что Пенелопа тоже учится танцам? Мадди вспылила и закатила истерику, крича, что мать, возможно, хотела, чтобы именно Пенелопа была ее дочерью, потому что та – само совершенство, а ей, Мадди, с ней не сравняться.

Патрик Донован отчитал дочку за то, что расстроила мать, но потом взял ее на рыбалку на ближайшем озере. Она ненавидела рыбалку почти так же сильно, как балет, и сидела в лодке капризная и хмурая, отказываясь взять в руки удочку. Отец молча пожал плечами и забросил наживку. Лески мокли в воде добрый час, прежде чем он наконец прервал молчание.

– Я никогда не говорил тебе этого, но сейчас… Знаешь, когда родился Эван, твоя мать заплакала, потому что очень хотела девочку.

– Правда?! – оживилась Мадди.

Отец кивнул.

– Надеюсь, ты не побежишь докладывать ему. Твоя мать расстроилась, не получив девочку, но все равно очень его полюбила.

Мадди сразу почувствовала себя взрослой – ведь ей доверили такую важную тайну, и гордость развеяла плохое настроение.

– Чтоб мне провалиться! – произнесла она священную клятву двенадцатилетней девочки.

Отец положил свою большую сильную руку ей на плечо и улыбнулся.

– Я не хотел еще одного ребенка, но твоя мама мечтала о девочке, а я никогда ни в чем не мог ей отказать и пообещал еще одну попытку. Когда ты родилась, она прижала тебя в груди – малышку, завернутую в розовое одеяльце, – и говорила о том, как вам с ней будет хорошо вместе. Говорила о тех миленьких платьицах и куклах, которые она тебе купит.

Отец громко рассмеялся – ох, как же она любила этот его смех…

– Когда тебе исполнилось два года, ты уже ненавидела все свои платья, и приходилось каждый раз чуть ли не драться с тобой, когда нужно было переодеваться к воскресной мессе. А вместо игр с куклами ты играла с братьями в футбол.

Мадди нахмурилась и пробормотала:

– Это на мать не похоже…

Патрик Донаван снова улыбнулся.

– Не слишком сердись на нее. Иногда трудно отказаться от своей мечты.

– Так она разочаровалась во мне? – пробурчала Мадди.

– Господи, конечно, нет, девочка! – Отец крепко обнял ее и поцеловал в висок. – Она просто ищет способ подружиться с тобой. Ищет связей с той малышкой, которую когда-то держала на руках.

Глаза Мадди наполнились слезами. Ох, ведь она хотела того же!

– Тебе нужно запомнить нечто важное, Мадди. Мать гордится тобой – даже если сердится. И я тоже горжусь. Знаешь, почему?

Не в силах вымолвить ни слова, Мадди покачала головой.

– Потому что нужно немалое мужество, чтобы идти своей собственной дорогой. Будь всегда такой.

Внезапно вернувшись к действительности, Мадди замерла посреди тротуара, тяжело дыша. Глаза ее наполнились слезами. На нее снизошло откровение, и она вдруг осознала, что изменила себе – потеряла свой путь и потеряла мужество. Отец – если бы узнал об этом – ужасно огорчился бы. Тот мужчина, что когда-то сидел в лодке со своей мрачной дочерью, не захотел бы, чтобы родные давили на нее, душа своей заботой, не захотел бы, чтобы она жила невыносимой для нее жизнью и чтобы вышла замуж за человека, к которому хорошо относилась, но которого не любила.

Это открытие воодушевило Мадди, и тяжесть, всегда давившая на нее, внезапно исчезла. Она утерла слезы и, наполнившись бодростью, с улыбкой на губах побежала назад – к дому Митча. Больше она не станет ждать ни минуты. Начнет новую жизнь, ступит на свой собственный путь с мужеством и надеждой – так хотел ее отец.

Вопрос лишь в том… чего она для себя хотела?

Несмотря на поздний час, долгую пробежку и горячий душ, Мадди оставалась бодрой и свежей. Она ждала Митча, устроившись на диване и просматривая второй фильм за вечер, на сей раз – «Воспитание крошки». Кэри Грант поднимался из-за обеденного стола, чтобы последовать за псом Джорджем во двор, где тот искал драгоценную кость, пока Кэтрин Хепберн гонялась за ним. Кэтрин ничуть не беспокоило, что она выглядела полной дурой из-за Кэри. Она хотела его и шла к своей цели.

Мадди невольно улыбнулась. Наверное, ей следовало бы записывать сценарий, пусть даже все это казалось грубым фарсом.

Впервые за тринадцать лет она собиралась заполучить именно то, чего хотела. А хотела она Митча Райли. Так что пусть отбросит свои моральные принципы!

Да, конечно, похоть – смертный грех… Но сейчас это значения не имело. У нее – пять дней, и она не собиралась терять их впустую.

Мадди надела коротенькие хлопковые шорты и столь же коротенький топ – соблазнительно, пожалуй… А волосы она распустила, и они рассыпались по плечам и по спине. Яркий макияж был бы излишне вызывающ, поэтому она остановилась на светлых, естественных цветах – светло-розовых румянах и малиновой помаде, которой часто пользовалась в юности.

Услышав шорох шин на гравии – машина въехала на дорожку, – Мадди почувствовала, как гулко заколотилось ее сердце. Через минуту входная дверь открылась, и Мадди, усевшись на диван, стала ждать. Готовая для постели, она не потрудилась надеть лифчик и трусики и теперь чувствовала себя обнаженной, потому что соски натягивали розовый хлопок топа. Шов шортов прижимался к самому интимному месту, и это еще больше возбуждало.