Шейла Олсен - Все оттенки роз

– Шарлотта, – произносит Тэйт мягко. – Ты мне веришь? – Он говорил нечто подобное вчера вечером. Для него это важно. Я хочу, чтобы он знал: я готова попытаться.

Поэтому киваю.

– Я верю тебе.

С этими словами я поворачиваюсь лицом к окну. Мое отражение смотрит на меня: широко распахнутые глаза, волосы, лезущие в лицо. А потом отражение исчезает: Тэйт завязывает мне глаза. Я прикусываю нижнюю губу.

– Не слишком туго? – шепчет он мне на ухо.

Я качаю головой, нет. От его горячего дыхания у меня в животе разливается пьянящее тепло.

– Не подглядывать, – добавляет он.

Автомобиль трогается с места, встраивается в поток.

Теперь, когда я лишена возможности видеть, остальные мои чувства обостряются. Я слышу размеренное, едва различимое дыхание Тэйта. Чувствую его запах – чистый, свежий аромат одеколона и что-то еще, напоминающее соленый океанский воздух. Я представляю, что он приближается ко мне, воображаю, какого это – ощущать его прикосновения, не видя его самого.

На протяжении нескольких минут в машине царит тишина, а потом Тэйт спрашивает:

– О чем ты думаешь?

– Не… – начинаю я, но обрываю себя на полуслове. Я знаю, ему нужен искренний ответ. Чувствую это по его тону – он хочет услышать правду. Но не могу признаться, что думаю о его прикосновениях, поэтому говорю:

– Об океане.

И отчасти это правда.

– О чем именно?

– О воздухе. Он пахнет солью и солнцем, а еще чуть-чуть зеленью. И… – Я умолкаю, но Тэйт ничего не говорит. Теперь я с трудом слышу его дыхание, словно он задержал его в ожидании продолжения. – Я думаю о прикосновениях волн, – добавляю я, – когда они забираются все выше по твоим ногам. В детстве я всегда считала, что море живое, что оно пытается утащить тебя подальше от берега. И так… отчаянно, словно тянется к тебе из самой глубокой точки океанского дна. Порой мне хочется позволить ему – позволить унести меня на глубину, где я могла бы дрейфовать тысячи миль, пока благодаря волнам я не окажусь на берегу какого-нибудь далекого континента. Мне нравится думать об этом.

Воцаряется тишина, и я гадаю, смотрит ли Тэйт на меня.

– Мне нравится твой образ мыслей, – наконец произносит он, и я слышу, как он меняет положение в кресле.

Я облизываю губы, потом прикусываю нижнюю. Тэйт делает вдох.

– Шарлотта… – говорит он с мольбой в голосе.

– Что?

– Просто… не делай так, ладно?

– Не делать как? – спрашиваю я и, к собственному удивлению, начинаю ощущать себя в своей тарелке. Мне это нравится. Я снова мягко закусываю губу. Знаю, что он смотрит на меня, и все мое тело покалывает, как будто он прикасается ко мне. Словно это он покусывает мои губы.

– Шарлотта. Я вряд ли это выдержу. – Я слышу в его голосе улыбку. – Ты сведешь меня с ума.

Значит, не только Тэйт обладает властью в наших отношениях, что бы он ни говорил. Я откидываюсь в кресле, улыбаясь про себя.

Машина плавно останавливается, и я понимаю, что звуки города стали тише. Мы уже не на одной из главных улиц.

Когда дверца открывается, меня окутывает внезапный порыв ветра – несмотря на то что он теплый и мягкий, по моим рукам пробегают мурашки. Когда Тэйт прикасается ко мне, чтобы помочь выйти из машины, между нами словно проскакивает разряд электричества. Вдали раздается гудок автомобиля. Я понятия не имею, где мы находимся.

Я делаю всего несколько шагов, а потом через дверной проем попадаю в какое-то здание, где витает запах пыли и мебельной обивки.

Моя нога упирается во что-то твердое.

– Ступени, – поясняет Тэйт.

Я поднимаю правую ногу, сначала очень неуверенно, боясь, что упаду лицом вперед и разобью себе нос. Но Тэйт крепко меня держит – одна его рука обхватывает мою талию, пальцы другой переплетены с моими. Так мы поднимаемся по устланной ковром лестнице.

– Где мы? – спрашиваю я, оказавшись наверху. Вытянув перед собой свободную руку, пытаюсь нащупать что-нибудь, что поможет мне определить наше местонахождение. Но пальцы ловят лишь воздух. А Тэйт не отвечает. Вместо этого он ведет меня вперед, а потом перестает поддерживать. Я чувствую себя лишенной опоры, словно могу упасть в любую секунду.

– Тэйт? – шепотом произношу я, кончиками пальцев прикасаясь к повязке на глазах, но внезапно он снова оказывается рядом и медленно проводит ладонями по моим рукам снизу вверх. Я задерживаю дыхание, чувствуя, как его пальцы скользят по моей шее, поднимаясь к волосам, и наконец он развязывает повязку, и она падает с моих глаз.

Я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд в просторном тускло освещенном помещении. Это огромный и изысканно украшенный кинотеатр, с золотой окантовкой сводчатого потолка и красными занавесками до самого пола. Мы на балконе второго этажа, под нами – ряды пустых кресел и огромный экран впереди. К одной из стен приставлены лестницы, а на полу стоят банки с краской и разложены полосы белой ткани – похоже на подготовку к покраске. Кинотеатр реставрируют.

– Он называется «Люмьер», – говорит Тэйт. – Ты о нем что-нибудь слышала?

Я качаю головой.

– Он был одним из первых в Голливуде. На протяжении многих лет закрывался и открывался снова, здесь показывали преимущественно второсортные фильмы. Но в конце концов его решили отреставрировать.

Я подхожу к ограждению, прикасаюсь ладонями к холодной металлической планке и смотрю вниз. В рядах не хватает нескольких кресел.

– Нам можно здесь находиться? – спрашиваю я.

Губы Тэйта смягчаются в улыбке:

– Я обо всем договорился.

Я поворачиваюсь, заметив небольшой столик рядом с двумя креслами в первом ряду, у самого ограждения. На белой скатерти стоит какая-то необычная бутылка с искрящейся водой, огромная миска попкорна и небольшие стеклянные блюдца с разнообразными сладостями в красочных обертках.

Тэйт подводит меня к креслам, и мы садимся. Почти сразу же свет начинает меркнуть, регулируемый из какого-то невидимого места. Все превосходно срежиссировано.

– Что будем смотреть? – спрашиваю я Тэйта.

– Увидишь.

Я пытаюсь представить, какое кино может стоить всех этих усилий, и чувствую, как опускаются уголки моего рта. А потом вспоминаю.

– «Касабланка», – произношу я вслух. Тем вечером в ресторане Тэйт поверить не мог, что я никогда не видела этот фильм.

Он улыбается, но не отвечает.

Громадный киноэкран начинает мерцать, бледный свет бросает отблески на лицо Тэйта. И вот на экране проступают черно-белые картинки: появляется карта Африки, Касабланки, а потом возникает зернистая, размытая сцена оживленного рынка. Звук кажется далеким, с эхом, свойственным старым фильмам. Я с улыбкой откидываюсь на спинку кресла.

Я была права.

В темноте кинотеатра ощущаю на себе обжигающий взгляд Тэйта. Он как будто застыл в своем кресле. Наблюдает за мной во время первого поцелуя между главным героем, которого играет Хамфри Богарт, и его возлюбленной, в исполнении Ингрид Бергман, в сцене воспоминаний о Париже, когда они только влюбились друг в друга. Я жду, что Тэйт дотронется до меня, коснется моих рук, сложенных на коленях. В какой-то момент, наклонившись вперед, чтобы налить мне воды, он едва не задевает мое колено, но этого не происходит – Тэйт ни разу не притрагивается ко мне, ни единого раза. Он держит дистанцию. Лишь его глаза прикованы ко мне.