Шейла Олсен - Все оттенки роз

– Вы все еще вместе? Что он делает в Нью-Йорке? Почему вы так рано вернулись?

Они ослепляют меня вспышками камер, щелкают затворами. У меня перед глазами все плывет. Я поднимаю взгляд, ища, куда деться. Сканирую зал в поисках места, где можно спрятаться. Вижу впереди дамскую комнату и бегу.

Оказавшись внутри, упираюсь руками в раковину. Дышу. Тэйт предупреждал меня, что слава может быть жестока, что папарацци назойливы, но я не задумывалась о том, каково мне будет, когда я окажусь в одиночестве. Я ощущаю себя такой уязвимой. Чувствую, как меня бьет дрожь.

Но, подняв глаза, вижу знакомое лицо, и у меня перехватывает дыхание. Какое-то дежавю – я уже видела эти светлые глаза и веснушки раньше, в похожем месте. Еще секунду не могу вспомнить, где, но потом до меня доходит: это та самая девушка-гот из кофейни «Одинокий Боб». Та самая, которая сказала, чтобы я держалась от Тэйта подальше. С тех пор я больше о ней и не вспоминала. Что она здесь делает?

– Ты меня не послушала, – говорит она, глядя на меня в упор. Черная краска на ее волосах частично смылась.

– Извините, я даже не знаю…

– Я же говорила тебе держаться от него подальше, – обрывает она меня, начиная пятиться к выходу. – Я говорила.

Потом поворачивается и, толкнув женщину, которая входит в дверь, исчезает из виду.

Я смотрю на свое отражение в зеркале. Мой блондинистый хвостик взлохмачен после полета, зеленые глаза кажутся уставшими, и я вижу, что словно повзрослела за это короткое время. Я не знаю, что и думать – то ли о папарацци, которые ждут меня за дверью, то ли о той девчонке с крашеными волосами и ее странном предупреждении. Пытаюсь собраться с духом. Когда я выйду отсюда, мне, в довершение всего, придется держать ответ перед бабушкой, а эта мысль почему-то пугает меня больше всего.

Бабушка вне себя от ярости.

Я тихо проскальзываю в дом и украдкой пробираюсь в комнату, стараясь не столкнуться с ней, но она появляется на пороге моей спальни в тот самый момент, когда я кладу на пол чемодан. Я ужасно устала после бегства от папарацци – мне пришлось продираться сквозь толпу к автобусу, и теперь хочу просто калачиком свернуться в кровати и спрятаться ото всех, но такая удача мне не светит.

– Я даже не знаю, кто ты, – говорит она язвительным голосом. Ее лицо покраснело.

Я должна извиниться, признать, что совершила ошибку, и пообещать, что это больше не повторится, но я поверить не могу, что она говорит такое. Гнев выжигает весь здравый смысл.

– Это я, бабушка. Ничего не изменилось.

– Прости, что? – говорит она, переступая через порог моей комнаты. – Ничего не изменилось ? Шарлотта, ты лгала мне месяцами . Та Шарлотта, которую я знала, хотела поступить в Стэнфорд, хотела добиться чего-то в этой жизни. Если бы я сказала тебе полгода назад, что ты будешь прятаться от меня и мчаться через всю страну ради какого-то парня, ты бы рассмеялась мне в лицо.

– Я по-прежнему хочу чего-то добиться. То, что я слетала в Нью-Йорк на выходные, вовсе не значит, что я отказываюсь от своих планов. Это моя жизнь, – напоминаю я ей, собираясь с духом. – И я его люблю.

Для нее это уже слишком. Ее глаза расширяются, лицо застывает, парализованное шоком. А потом она качает головой, старается найти опору в словах.

– Не будь глупой, Шарлотта. Такому, как он, от тебя нужно только одно. Я думала, что тебе это известно. Думала, ты умнее. Что будет, когда он переключится на другую бедную наивную девочку? По твоему разбитому сердцу пройдутся в каждом печатном издании страны. Это увидят все. Все профессора из университета. Потенциальные работодатели. Ты действительно этого хочешь?

– Он не такой! И дело вообще не во мне! – выпаливаю я в припадке ярости. – Дело в тебе. Ты боишься, что для меня все закончится так же, как для Мии или для мамы, потому что, если честно, они обе пошли по твоей дорожке. Ты разрушила свою жизнь, потому что слишком рано забеременела. Но я свою не разрушу – я не такая, как ты. А Тэйт не такой, как дедушка, или мой отец, или отец Лео.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне, – резко отвечает бабушка, разворачиваясь, а я проглатываю слова, которые грозят выбраться на поверхность. Ненавижу ее правила, это двуличную борьбу за совершенство.

Слышу, как в другом конце коридора захлопывается дверь ее спальни, а потом ору:

– И я поступила в Стэнфорд, если кому-то вообще есть до этого дело!

В комнате Мии Лео разражается плачем, но быстро успокаивается. Миа, должно быть, стояла у двери своей комнаты, прислушиваясь к нашему разговору. Затем в доме опять воцаряется тишина.

Я валюсь на кровать и с головой накрываюсь одеялом. В детстве я думала, что, если закрыть глаза покрепче, можно исчезнуть. Представляла, что оказалась в каком-нибудь другом месте, описанном в книгах.

Теперь же, как раз тогда, когда мир наконец начинает открываться мне, я ощущаю себя пойманной в ловушку больше, чем прежде.

Прошло три дня, но дома мало что изменилось. Я не помирилась с бабушкой, но и Тэйта тоже больше не видела – вряд ли это возможно, когда он в Нью-Йорке. Поэтому всё в подвешенном состоянии.

Вечером я спешу в лабораторию при Калифорнийском университете. Ребекка уже за работой – помечает образцы.

– Привет, – говорит она. – М-м, итак…

– Спасибо, что прикрыла меня тогда, – произношу я. – Это было действительно очень мило с твоей стороны.

– Без проблем. Я и не знала, что ты… – Она делает паузу, подыскивая подходящее слово. – Знаменита.

– Ха! – усмехаюсь я. – Едва ли. Популярен Тэйт. А я просто попала под перекрестный огонь.

Ребекка кивает, и я благодарна ей за то, что она не задает больше вопросов. Она дольше остальных знает, что я снова встречаюсь с Тэйтом Коллинзом, – она же была в лаборатории в тот вечер, когда он пришел. Странным образом получается, что Ребекка – единственный человек, которому я не лгала. А я ведь едва с ней знакома, если не считать разговоров ни о чем за работой. Она не из болтливых, и прямо сейчас я очень этому рада.

Я улыбаюсь ей, чувствуя благодарность за то, что она не задает больше вопросов.

В понедельник в школе Карлосу хотелось выяснить все подробности о Нью-Йорке, о Тэйте, а также о том, что произошло дома, когда мне пришлось предстать перед бабушкой. Но мне не хотелось ни о чем рассказывать. С тех пор, как я вернулась из Нью-Йорка, все в моей жизни непривычно угнетает меня.

Я надеваю лабораторный халат, читаю записи, оставленные парой студентов последнего курса, чья смена закончилась перед нашей, потом усаживаюсь на табурет, чтобы помочь Ребекке снабдить образцы ярлычками. Через час нам нужно переместить два десятка образцов в холодильную установку. Но сейчас этот один час кажется мне очень долгим сроком.