Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы

Будь то любая другая женщина, не Сидони, он настоял бы на своем. Но с Сидони готов пойти на уступки. Впрочем, слишком далеко зайти он ей не позволит.

– Ну, как хочешь.

Не отводя от нее взгляда, Джозеф бросил рубашку на пол. Сидони судорожно вдохнула и как зачарованная смотрела, как он снимает бриджи.

– Бог мой, ты такой большой!

Ее нескрываемое восхищение рассмешило его.

– А ты знаешь, что сказать, tesoro.

Она покраснела, но глаз не отвела. От ее смелости по его телу начал растекаться жар.

– Ты раньше не давал мне видеть тебя.

– Глаза переоценивают, – солгал он сквозь зубы.

Отражения Сидони доказывали, что зрение – бесценный дар. Судьба не могла придумать худшего наказания, чем невозможность видеть Сидони после завтрашнего дня.

В ответ на это идиотское замечание она лишь скривила губы. А когда сложила руки, ее роскошная грудь восхитительно приподнялась над вырезом. Он заглушил стон отчаяния.

– На тебе слишком много одежды.

– Это потом. Сейчас я хочу, чтобы ты лег.

Джозеф был уже горячий, как солнце, а ведь еще даже не дотронулся до нее. Кто бы мог подумать, что распоряжающаяся женщина так его заведет?

– Ты собираешься целовать меня везде?

– Возможно. – Блеск в глазах противоречил ее чопорности.

С екающим сердцем Джозеф подошел к кровати и растянулся на простынях. Поколебавшись, Сидони последовала за ним. Чувственное любопытство оглушительно стучало у него в голове. Что за игру она затеяла?

– Спасибо.

Сидони склонилась над ним, предлагая захватывающее зрелище своей груди в этом чертовски глубоком вырезе, и прильнула к его губам. Поцелуй закончился быстро, но даже от этого короткого контакта он разбух и затвердел. Взглянув на него с одной из своих загадочных улыбок, она подняла его руку и потянулась к изголовью.

Он повернул голову, наблюдая за ней. Подозрение несколько охладило его разгоряченное желанием тело.

– Что ты делаешь, bella?

Она закусила губу. То, как эти маленькие белые зубки вонзались в сочную розовую плоть, всегда было чертовски возбуждающим.

– Не сопротивляйся мне.

– С чего бы мне сопротивляться?

Она быстро выхватила из-под подушки веревку и привязала его руку за запястье к кроватному столбику. Черт бы подрал его самодовольство! Если так пойдет и дальше, он, вполне возможно, уже больше никогда не сумеет вернуть ее к порядку. Потрясенный, он дернул за веревку и попытался сесть.

– Какого дьявола?

– Не надо.

Ее ладонь легла на его голую грудь. Сидони не слишком нажимала. Да в любом случае он был сильнее и вполне мог оттолкнуть ее. Но тепло ладони у него на коже заставило его остановиться, словно обратило в камень. Он застыл, балансируя на руке, которую она не привязала, – только самый последний болван не догадался бы теперь о ее намерениях – и посмотрел на нее с недоумением и гневом.

– Это рискованная игра, amore mio, – сдержанно сказал он.

Он потянул за веревку, ожидая, что та расслабится, но Сидони завязала как следует. Что ж, не стоило удивляться. Она многое делает умело, и он восхищается этим, если она не обращает это свое умение против него.

Краска на ее щеках сгустилась.

– Ублажи меня.

Взглянув поверх ее плеча, он увидел их бесконечные отражения. Привязанный голым, как зверь, он выглядел крайне беззащитным. Стоя над ним, Сидони казалась отстраненной, царственной, всемогущей. Ему было противно то, что он увидел.

Она переместилась к другому краю кровати.

– Дай мне руку.

– Нет. – Он потянулся, чтобы развязать веревку.

Она схватила его за руку.

– Пожалуйста!

Ее просьба не смягчила его. В душе поднялся гнев – мощная смесь с постоянным желанием.

– Ты не так долго занимаешься этим, чтобы тебе надоели обычные варианты, – язвительно сказал Джозеф и почувствовал укол раскаяния, когда глаза ее потемнели от обиды.

– Я слишком неопытна, чтобы знать, каковы эти обычные варианты, – отозвалась она, сделав ударение на последних двух словах.

Когда Сидони смотрела на него с мольбой в глазах, он не мог заставить себя развязать веревку.

– Поверь мне, tesoro, то, что ты сейчас делаешь, выходит за грань позволительного для большинства жен.

– Я – не жена. – Решимость вернулась к ней. – Я – твоя любовница.

Сердце его протестующе толкнулось в груди. Под любовницей подразумевается женщина, передаваемая от владельца к владельцу. К Сидони это не относится.

– Ты же ненавидишь зеркала, – сказал он без всякого выражения, надеясь убедить ее отказаться от задуманного.

– Повязку на глазах я ненавижу больше.

Красноречиво дергающаяся жилка на щеке Джозефа сказала Сидони, что терпение его достигло предела. Живот скрутило от волнения, но она не могла сдаться сейчас, когда уже так близка к тому, чтобы уничтожить последние преграды между ними. Их первая ночь вместе оставила ее в смятении ярких впечатлений. С тех пор Джозеф завязывал ей глаза.

Это ее последний шанс увидеть выражение его лица, когда тела их сольются воедино. Ей хотелось сохранить это воспоминание. Хотелось, чтобы Джозеф смотрел ей в глаза, когда будет любить ее, чтобы она не осталась какой-то безликой женщиной с завязанными глазами, которой он доставлял удовольствие, пусть для него она будет Сидони, Сидони, Сидони. И это узнавание превратит в прах ту небольшую, но отчетливую дистанцию, которую он сохранял между ними даже сейчас.

Наверное, это дикость, но она намеревалась вырезать свое имя у него в душе кровавыми буквами, которые оставят шрамы более глубокие, чем раны у него на лице. Она намеревалась стать незабываемой.

По крайней мере, таков был ее план.

– Черт бы тебя побрал, Сидони!

Она ждала, что он скажет что-то еще, но он молчал, только смотрел на нее так, словно ненавидит. Впрочем, сейчас, возможно, так оно и было. Даже сидя голым, напряженным, с одной рукой, привязанной к кроватному столбику, он выглядел таким устрашающим, что она бы струсила, не будь так решительно настроена.

– Не отказывай мне, Джозеф, – мягко попросила она, кладя руку на его колотящееся сердце.

Затравленный взгляд говорил ей, что он чувствует себя атакованным. Джозеф поднес свободную руку к лицу, прежде чем до него дошло, как этот жест выдает его. Боже правый, она уже видела этот жест. Как же глупа она была, не поняв его значения. Целый мир боли живет в душе этого мужчины. Да, она всегда знала это, но в иные моменты, вот как этот, его страдания приводили ее в такое неистовство, что хотелось завыть.

Он подергал веревку.

– Вы нарушили наше соглашение, сударыня.

Ни bella, ни tesoro, ни amore mio, ни какое-то другое итальянское ласковое словечко. Сударыня.

Если ей требовалось доказательство, как ее осада разозлила его, она его получила. Но Сидони все равно стояла на своем, стараясь не обращать внимания на сосущие под ложечкой смутные опасения.