Николь Фосселер - Сердце огненного острова

– Но почему? Неужели тебе еще не надоел пароход?

– Я… – Флортье бросила взгляд на трап, по которому шли тер Стехе и Вербругге, потом на свои туфли. – Честно говоря – мне нужно чуточку экономить. – Она опустила голову и провела ладонью по рейлингу. – Пожалуйста… не рассказывай об этом никому, ладно?

– Нет-нет, конечно, – машинально ответила Якобина, думая уже о другом. О букетике, который Флортье подарила ей в Неаполе. Она часто вспоминала о нем, хотя он давно увял, а его жалкие остатки убрал стюард. Пару цветков Якобина положила между белых страниц в одну из своих книг. Еще она думала о том, как заботилась о ней Флортье во время шторма. Конечно, она в долгу перед ней. – Ты… ты можешь переночевать у меня – ну, если хочешь, конечно.

Флортье недоверчиво взглянула на нее, ее лицо осветилось радостью.

– Правда?! Ой, спасибо! Спасибо, Якобина! Ты так добра! – Якобина в испуге затаила дыхание, когда Флортье повисла у нее на шее, и с облегчением перевела дух, когда ее отпустили. – Я только быстро захвачу пару вещей. Я сейчас!

Якобина посмотрела ей вслед и лишь после этого задумалась о последствиях своего поспешного и необдуманного предложения. Она еще никогда ни с кем не ночевала в одной комнате и не испытывала в этом потребности. И она не знала, большие ли номера в «Гранд Ориенталь», сколько там кроватей, одна или две. Ей стало нехорошо при мысли о том, что ей, возможно, придется спать в одной кровати с Флортье. «Во что я только ввязалась?» – думала она.

Желтоватый свет керосиновой лампы, стоявшей на ночном столике, проникал сквозь тонкую москитную сетку, плясал на высоких столбиках балдахина, покрытых затейливой резьбой, и терялся среди узоров шелковых занавесей. Подперев ладонью голову и глядя в раскрытую книгу, лежавшую перед ней на простыне, Якобина прислушивалась к звукам, проникавшим в номер сквозь открытые двери балкона. Тоскливое вечернее пение какой-то тропической птицы и металлический стрекот цикад. Нежный шелест листвы, возможно, шум близкого моря и оживленный гомон большого города. Она не успела рассмотреть его в темноте, когда ехала сюда из порта, – видела лишь освещенные фасады контор, складов и элегантных торговых домов. И все же осталось впечатление какого-то экзотического волшебства! И она заранее радовалась, что утром увидит город при свете, со всеми его деталями и цветовой гаммой.

Ей было странно снова почувствовать под ногами твердую почву. Как замечательно снова лежать в настоящей кровати с толстым, роскошным матрасом, когда под тобой ничего не раскачивается, не движется! Блаженно вздохнув, Якобина вытянула ноги. После узкой каюты номер казался ей огромным, как бальный зал. «Гранд Ориенталь» оправдывал свое название. Массивная мебель из темного дерева, пестрые шелковые ковры, экзотические картины в золоченых рамах, яркие занавеси с золотыми кистями, задрапированные пышными складками, – все это напоминало роскошь индийских дворцов. Как и обтянутая шелком кушетка; Якобина так и не решилась изгнать на нее Флортье.

Открывшаяся дверь ванной оторвала Якобину от раздумий: сквозь москитную сетку она увидела силуэт Флортье, идущей босиком к кровати. Якобина подождала, пока девушка нырнет под сетку и ляжет в постель, потом протянула руку, чтобы погасить лампу.

– Читай, – торопливо проговорила Флортье. – Мне свет не мешает.

– Нет, я хочу спать.

– Якобина…

Проникновенные нотки в голосе Флортье заставили Якобину повернуть голову.

Флортье судорожно вцепилась в натянутую до горла простыню и смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Если тебе не очень мешает… Можно оставить свет? – прошептала она. – Пожалуйста, не смейся надо мной, но… я боюсь спать в темноте.

Якобина озадаченно заморгала.

– Чего ты боишься?

Флортье вздохнула.

– Конечно, это звучит глупо. Я боюсь кошмаров, про которые хотела бы забыть.

Якобина перевернулась на спину и поправила под головой подушку.

– Мне это знакомо, – медленно проговорила она и подумала про собственные бессонные ночи. Те ночи, когда множество мелких унижений всплывали из глубины сознания и присасывались как пиявки. – Днем не думаешь об этом, а в темноте воспоминания возвращаются, иногда с такой силой, что никуда от них не деться. И вот уже у тебя бешено колотится сердце и сводит живот. – Она покосилась на Флортье и слабо улыбнулась. – Что ж, давай оставим лампу, только я чуточку убавлю фитиль. – Она повернулась на бок, просунула руку под сетку и повернула колесико лампы так, что на широкую кровать падал совсем слабый свет. – Так хорошо?

– Да, – прошептала Флортье. – Спасибо.

Больше не поворачиваясь, Якобина устроилась на подушке и подоткнула простыню вокруг тела.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Якобина.

Все затихало, постепенно успокоился и город, только цикады упорно стрекотали свою однообразную песню.

Якобина лежала с открытыми глазами, напрягшись всем телом. Ее беспокоила мысль о том, что она может во сне нечаянно придвинуться к Флортье, и еще вдруг она ночью будет храпеть и опозорится.

– Якобина, – раздался рядом с ней шепот, – ты спишь?

– Да, – вырвалось у нее, и тотчас кровь прихлынула к лицу; она сжала зубы и скорчила сама себе гримасу.

За ее спиной послышались сдавленные звуки. Она неохотно обернулась. Они обе взглянули в глаза друг другу, и между ними проскочила смешинка. Флортье разразилась громким хохотом, отражавшимся от высоких стен просторного номера, и Якобине ничего не оставалось, как присоединиться. Она давно забыла, как можно смеяться от всего сердца, надрывая живот, не волнуясь о том, как ты выглядишь со стороны, что о тебе подумают другие. Ей стало легко, она чувствовала себя живой и молодой, словно в опьянении, которое проникло в нее до кончиков пальцев и приятно вибрировало в голове. Ощущение еще держалось, когда смех замолк, и они взглянули друг на друга, задохнувшись, с горящими щеками. Их лица теперь оказались совсем близко, на расстоянии ладони.

– Ты очень хорошенькая, когда смеешься, – проговорила Флортье.

Улыбка сползла с лица Якобины, но не до конца; она долго выдерживала испытующий взгляд Флортье. Страстность, исходившая от нее, была словно сильный порыв ветра, который распахивает плохо прикрытое окно и все перемешивает в затхлой комнате, проветривает в ней воздух. Свободу нес этот ветер, свободу делать то, что всегда хотелось Якобине, и никому не отдавать в этом отчет. Чем больше времени она проводила с Флортье, тем сильнее захватывал ее этот ветер, окутывал и манил за собой.

– Чепуха, – ответила она, наконец, скорее неуверенно, чем ворчливо, и добавила, снова поворачиваясь на другой бок: – Спокойной ночи.