Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом

В эти дни им только и оставалось, что поддерживать друг друга. Короткий обмен взглядами между Моханом и Уинстоном, ободряющий кивок или похлопывание по плечу, пальцы Ситары, сквозь корку засохшей грязи внезапно коснувшиеся руки Уинстона, – все это вселяло в них мужество и помогало терпеть лишения.

Трудно сказать, прошло ли несколько месяцев или всего лишь пара недель, прежде чем сквозь завесу воды показались дома Джайпура, похожие на каменные детские кубики. Беглецы оказались перед Львиными воротами – Сингх пол , похожими на звериную пасть, грозящую поглотить их. Окруженные крепостной стеной более семи ярдов в высоту и трех в толщину, с зубцами и бойницами, ворота были предназначены скорее отпугивать путников, нежели приглашать их войти внутрь. Города раджпутов в первую очередь выполняли роль крепостей.

Обсаженные деревьями широкие прямые улицы были безлюдны. Немногочисленные мужчины и женщины, торопясь добраться до сухого места, не обращали внимания на трех до нитки вымокших всадников и их изможденных животных. Купцы и ремесленники на базарной площади торговались с покупателями или болтали друг с другом, попивая чай. Перед витринами с разложенным товаром лилась с навесов вода. Мохан Тайид решительно устремился сквозь расположенные в шахматном порядке кварталы, Ситара и Уинстон едва поспевали за ним.

Несколько серебряных монет тут же развеяли недоверие в глазах толстяка – бхатийяра, хозяина спрятанной в лабиринте домов гостиницы. Две смежные комнаты оказались скромно меблированными, но, на удивление, чистыми.

Беглецы проспали ночь и весь следующий день. Проснувшись через сутки, Уинстон чувствовал себя заново родившимся. Ему казалось, что все опасности миновали. Рядом, свернувшись калачиком на набитом соломой матрасе, крепко спала Ситара. Со спутанными грязными волосами и измазанными сажей щеками она походила на дикарку из джунглей, однако лицо и поза выражали умиротворение человека, избежавшего опасности. Словно почувствовав на себе взгляд Уинстона, она несколько раз моргнула, потом потянулась, как кошка, и прижалась к капитану, молчаливая, как и во время всего путешествия.

Стук в дверь заставил обоих вздрогнуть. На пороге стоял Мохан Тайид, чистый и в простой крестьянской одежде светлого серо-зеленого оттенка: дхоти, длинном кафтане и тюрбане из мягкой хлопковой ткани. В руках он держал поднос с дымящейся миской, стопкой чапати и чайником. Путники расположились на подушках вокруг низенького столика и набросились на муттар пилав – тушенный в бульоне рис с овощами и курицей, попутно обсуждая планы дальнейших действий.

С раннего утра Мохан Тайид уже успел побывать на базаре, где раздобыл всем троим новую одежду. В скором времени беглецы покинули гостиницу, не шокируя больше встречных своим внешним видом. Им даже удалось за несколько рупий сбыть лошадей: на большее отощавшие животные не тянули. Попутно выяснили, что проживающий в двух переулках от гостиницы писец срочно ищет помощника. Этого беднягу, зарабатывавшего на хлеб сочинением писем для местных жителей, в последнее время буквально атаковали клиенты. Как будто главным занятием засевших в домах на время дождей джайпурцев стало ведение переписки.

Представившись под вымышленным именем, Мохан Тайид выдал старику душещипательную историю о беззащитных молодоженах и похотливом раджпуте, непременно желавшем воспользоваться правом первой брачной ночи. Такие сентиментальные байки были вполне во вкусе простого народа Раджпутаны, а потому писец, проникшийся состраданием к вынужденной пуститься в бега паре, за горсть рупий в неделю дал всем троим приют в пустующей комнате на заднем дворе.

– Сезон дождей кончится самое большее через два месяца, – говорил Мохан, запихивая в рот последний кусок лепешки. – А земля на равнине высыхает быстро. – Он убрал поднос и расстелил на его месте карту северной Индии. – Надолго здесь задерживаться опасно. Джайпур – маленький город.

Как ни хотелось Уинстону что-нибудь возразить на это, он был вынужден снова признать правоту товарища. Вдобавок ко всему сам Невилл, как ни подбирали ему одежду, из-за своего роста и светлой кожи вызывал у окружающих все большие подозрения, навлекая опасность на всех. Палец Мохана пересек карту по диагонали и остановился на заметной точке в самом низу.

– Дели несравнимо больший город. Там много людей, а дома расположены в таком беспорядке, что легко заблудиться. Если где нам и удастся замести следы, так это там.

– И там мы сможем осесть окончательно? – недоверчиво спросил Мохана Уинстон.

Мохан серьезно посмотрел на друга. Отросшая за время странствий густая борода сразу состарила его на несколько лет.

– Мы ни в чем не можем быть уверены, – твердо ответил принц. – Но в Махабхарате сказано, что человек, чей час не пробил, не умрет, даже если в него вонзится дюжина стрел, а тот, чье время пришло, не останется в живых, даже если его не коснется и травинка в степи. Надеяться, что боги и дальше не оставят нас, и быть начеку – вот все, что нам остается.

– А хватит ли у тебя средств и дальше держать нас на плаву? – поинтересовался Невилл.

На лице Мохана появилась знакомая озорная усмешка.

– Не беспокойся, – ответил он. – Как человек предусмотрительный, я захватил с собой небольшую движимую часть полагающегося мне по закону отцовского наследства. На первое время этого должно хватить.

На следующее утро жители маленькой гостиницы были разбужены отчаянными воплями одного из постояльцев. Это был молодой крестьянин с женой, которая от страха и смущения жалась к стене, прикрывая лицо концом своего перстрого сари. Как объяснил парень сбежавшимся на крик соседям и родственникам бхатийяра, его ограбил ферингхи – беглый солдат, которого молодожены из жалости взяли с собой в город. Ругаясь на чем свет стоит, крестьянин заранее благодарил за любую помощь в поимке негодяя, а заодно принимал подношения от сердобольных соотечественников, которые, проникшись состраданием к доверчивым молодым людям, одаривали их кто миской, кто куском полотна, кто парой рупий. А на базаре в тот день только и разговоров было, что даже лучшим из ферингхи доверять нельзя.

Собрав скудные пожитки, пострадавшие отправились на новое место жительства – в домик на заднем дворе писца, где их поджидал Уинстон, доставленный туда Моханом накануне ночью.

Следующая пара месяцев, в течение которых небо изливалось на крыши и улицы Джайпура потоками воды, а равнина превратилась в илистое озеро, далась Уинстону нелегко. Сидя взаперти в своем убежище, он получил представление о том, что испытала Ситара за годы своего заточения в «Башне Слез». Его жизненное пространство ограничивалось комнатой размером пять на пять шагов, и только присутствие Ситары позволило ему вынести это вынужденное затворничество. Ее близость была подобна солнцу, неустанно освещавшему эти ненастные дни. В то же время Уинстон наслаждался возможностью быть с ней наедине. Округлившееся тело Ситары, ее отяжелевшие груди, равно как и мысль о том, что она носит его ребенка, делали ее еще желаннее в глазах Невилла и придавали их отношениям особую нежность.