Тесса Дэр - Пленник ее сердца

– Нет, не я.

– Это хорошо… то есть я хочу сказать, что нет ничего плохого в том, что взрослый мужчина разрисовал комнату радугами и пони. Вполне… мило.

– Ты правда так думаешь? – Грифф вошел в комнату и прислонился к стене.

– О да, конечно. Они… резвятся и гарцуют. Только взгляните на них.

Господи. Бедняга не знала, как вывернуться, что сказать, чтобы его не обидеть. Она предпринимала отчаянные попытки пощадить его чувства, и хотя ей вряд ли это удалось, само стремление быть к нему милосердной уже согревало душу.

– Мне нравится, как грива этой лошадки развевается на ветру, – несла несусветную чушь Полина, изображая ценительницу искусства. – А что за цветы на лужайке? Одуванчики?

Все, больше сдерживаться Грифф не мог. Расхохотавшись, он вдруг с удивлением осознал, что собственный смех в этой комнате не кажется ему кощунственным и это хорошо. Он всегда мечтал, чтобы в этом месте звучал смех, расцветали улыбки, но Всевышний распорядился иначе, и все пошло прахом.

– Более нелепых пони я в жизни не видел, – признал Грифф. – Художник, что их рисовал, специализировался на изображении арабских скакунов. Его покровитель не смог оплатить карточный долг, и мы договорились, что вместо денег он пришлет его ко мне расписывать эту комнату. Но, как видите, художника слегка занесло.

– И чем вы тут занимаетесь?

– Да ничем, собственно. Работа так и осталась незаконченной. – Грифф кивнул на пустую южную стену. – Художник не стремился угодить моим вкусам, да перед ним и не ставилась такая задача. Эта комната задумывалась как женская.

Полина окончательно запуталась.

– А, понятно. Так вы собирались поселить у себя даму, в своих покоях. Женщину, которой нравятся радуги и пони.

В ее тоне явно прозвучали ревнивые нотки, что его очень порадовало, и он мог бы подразнить ее подольше, будь все по-другому.

– Не женщину, Полина, а девочку. – В горле встал ком, и он закашлялся. – Мою маленькую девочку.

Полина удивленно посмотрела на него, пытаясь понять, не разыгрывают ли ее, но нет, никаких признаков.

– У вас есть дочь?

– Нет. Да.

– Так «да» или «нет»?

– У меня… была дочь. Она умерла в младенчестве.

Полине стало трудно дышать. Она знала, что-то его тяготит, но и представить не могла, какую боль он в себе носит. Он потерял ребенка… Теперь все встало на свои места и нашло объяснение его поведению в воспитательном доме… Понятно, отчего он стремился уйти оттуда поскорее. А потом еще этот младенец, которого ему сунули в руки…

– О, Грифф, простите меня!

Он лишь пожал плечами.

– За что? В жизни такое случается.

– Наверное, вы правы, но от этого не легче.

Ей хотелось подойти к нему, но когда она сделала робкий шаг навстречу, он быстро отошел и принялся ходить по комнате.

– Как бы там ни было, комната так и осталась незаконченной. – Он обошел помещение по периметру и остановился у окна. – Так и не дошли руки поставить здесь детскую кроватку.

– Ваша мать ничего не знала?

Грифф покачал головой.

– Она в то время жила за городом. Я держу это комнату на замке с тех самых пор… с тех самых пор, как в ней отпала необходимость.

– Вам надо сказать ей правду. Она заметила: что-то здесь происходит, – но думает, что вы приносите в жертву котят или претворяете в жизнь какие-то извращенные фантазии.

Грифф усмехнулся.

– Неудивительно, что картины на стенах вас так шокировали. Можно представить, что вы себе вообразили.

– Лучше и не пытайтесь. – Полина еще раз обвела комнату взглядом. – Выходит, что матерью вашей маленькой девочки была…

– Да, моя любовница, – поспешил он подтвердить ее догадку. – Бывшая любовница.

«Бывшая любовница». Как ни старалась Полина быть милосердной, заставить себя выразить сочувствие Гриффу по поводу расставания с матерью его дочери так и не смогла.

– Вы ее любили?

– Нет, никаких высоких чувств – ничего, кроме физиологии. – Гриффин провел рукой по волосам. – Она была оперной певицей. Я знаю, это пошло, но отношения такого рода не редкость в нашей среде. Как бы там ни было, все давно в прошлом.

– Вам ни к чему оправдываться, в особенности передо мной.

– Будь у меня хоть какие-то оправдания, в первую очередь я должен был бы представить их вам. Но у меня их нет. Мы не были особенно близки, да и виделись редко, и все так или иначе шло к разрыву, но тут она сообщила мне, что ждет ребенка.

– Вы обрадовались этой новости?

– Я был в ярости, поскольку всегда старался соблюдать осторожность, да и она уверяла меня, что тоже предпринимает кое-какие меры. – Он принялся нервно мерить шагами комнату. – Как бы то ни было, ответственность за произошедшее я взял на себя и поселил ее в пригородном коттедже, нанял горничную и повитуху и выделил средства для ребенка. Было сделано все, что принято в моем кругу в подобных ситуациях.

– Когда беременеют любовницы, – добавила Полина.

Грифф кивнул.

– Я навестил ее в коттедже, убедился, что она ни в чем не нуждается, и заверил, что предоставлю финансовую поддержку ребенку. И как раз когда я собрался уходить, она схватила мою руку… – Грифф уставился в пустую стену, словно с нее считывал свои воспоминания. – И вот тогда я испытал настоящее потрясение. Мы никогда не держались за руки. И ребенок, мой ребенок, толкнулся в мою ладонь ножкой.

Грифф медленно обернулся.

– И толчок был такой сильный. Эта новая жизнь, которую я помог создать, заявляла о себе с яростной, бурной настойчивостью. Клянусь, тот удар детской ножкой распахнул мое сердце. Я до сих пор не могу забыть это ощущение.

Полина смотрела на него с улыбкой.

– И после этого, уже не в силах оставаться безучастным, я возвращался туда вновь и вновь, навещая ее чаще, чем когда она жила в Лондоне, лишь для того, чтобы приложить руку к ее разбухающему животу. Вы знаете, что у ребенка бывает икота, когда он еще находится в материнской утробе?

Полина молча покачала головой.

– И я тоже не знал. Но так бывает. Каждый толчок был для меня как чудо. Не могу объяснить, что со мной случилось: впервые в жизни я…

«Полюбил», – закончила за него Полина мысленно. Пусть он и не произнес этого вслух, истина была налицо: он полюбил, полюбил беззаветно собственного ребенка, почувствовал себя отцом. Любовь эта была написана у него на лице, на стенах комнаты ее излучали гарцующие пони и яркие радуги.

– Ее родные жили в Австрии. Когда война наконец закончилась, она захотела уехать домой, но боялась, что в семье не примут ее незаконнорожденного ребенка, поэтому попросила меня пристроить его куда-нибудь. Я сказал, что этому не бывать, и решил, что буду растить его сам в своем доме и дам ему свое имя.

Полина в молчаливом восхищении смотрела на него. Чтобы герцог растил бастарда в собственной семье, да еще и дал ему свое имя? О таком она никогда не слышала.