Мари Клармон - Возрожденная любовь

– Сегодня все прошло не по плану. – Отец Пауэрза подошел к подносу с напитками и плеснул крепкого бренди в хрустальный резной бокал. Он не сделал, а скорее отхлебнул огромный глоток, не сводя глаз с Маргарет.

Она теперь пила только чай, не допуская и мысли об алкоголе, но все же ей этого слегка не хватало.

– Эти доктора, которым вы его поручили, не разумнее стада баранов.

Граф склонил голову набок, челюсть отчего-то заметно напряглась.

– Неужели?

Маргарет кивнула, желая все ясно и тщательно объяснить. Было очень важно, чтобы семья понимала потребности тех, кто находится в опасности.

– Видите ли, морфий… В настоящее время без него он не в состоянии…

– Мой сын выразил желание, чтобы после выписки его не подвергали действию препарата, и я это одобрил.

Маргарет сбилась с мысли, уверенная, что ослышалась.

– Вы одобрили?

– Он мой сын, и он хочет вылечиться. Это первое за долгие годы его здравомыслящее решение. – Граф подошел к камину и повернулся к ней, как король в обществе прислуги. – Я оплачиваю его медицинское наблюдение. И благодаря вам мы освободили его из того ужасного места. Это из-за их препаратов он стал таким… неуправляемым.

Кого старик пытается обмануть? Себя или ее? Или обоих? От потрясения Мэгги не могла произнести ни слова. Он что, решил просто стереть все воспоминания о неделях, приведших к заточению сына, из своей памяти?

– Он больше не желает принимать это отвратительное зелье. – Граф опустил бокал на мраморную каминную полку и повертел печатку на своем мизинце. Его губы скривились, пока он созерцал рубин. – Я хотел выкинуть вас на улицу и потребовать аннулировать брак, когда вы вытащили из ридикюля тот футляр и… – он сглотнул, на лице проступило отвращение, – и ввели ему этот яд. Я поверить не могу, что вы, так превозносимая за свои успехи, могли совершить такое безрассудство. – Он опустил руки и пригвоздил ее взглядом. – Вы здесь, чтобы помочь ему… а не довести до еще большего безумия. Я не позволю…

– А какова ваша квалификация, чтобы делать подобные заявления? – резко спросила Маргарет.

Ей это надоело. Достаточно грубости, запугиваний, довольно глупости – она с лихвой наслушалась их за свою жизнь. И не потерпит их от человека, который обратился к ней за помощью и купил ее для своего сына.

Его рот сжался, кровь отлила от лица, и он выплюнул:

– Прошу прощения?

– Ваша квалификация в поддержку непродуманного решения вашего сына? – Она встретила его взгляд, не собираясь уступать. – Я хотела бы это услышать. Прямо сейчас, пожалуйста.

Старик запыхтел и снова схватил свой бокал. Бренди плескался в бокале, жидкость сползала по хрустальным стенкам.

– Как его отец и граф Карлайл…

– Вам совершенно ничего не известно о действии опиума на мозг. – Хотя это и являлось простым фактическим утверждением, в ее словах звучали гнев и неодобрение. Маргарет внутренне поморщилась, поражаясь, куда подевался весь ее самоконтроль. Крайние проявления эмоций были ниже ее. Она не могла допустить, чтобы мужчины, ставившие себя настолько выше ее и всех остальных женщин, позволявших себе малейшее проявление эмоций, считали ее истеричной и непоследовательной.

Мэгги сделала глубокий успокаивающий вдох. Это должно помочь вернуть холодное спокойствие, на выработку которого она потратила всю жизнь.

Щеки графа загорелись негодованием.

– Как вы смеете так со мной разговаривать?!

«Вы просто ничтожная провинциальная ирландка». Граф этого не сказал, но слова явно висели в воздухе. Зачем он вообще ее нанял, если все время собирается с ней спорить? Но Маргарет не удивлялась. Это было неизбежно. Семьи ее подопечных были в ужасе от того, что их близкие могут не поправиться, и срывались на ней. Каждый раз.

И все же слова брата эхом отозвались в голове Мэгги: раздавят своей английской привилегированностью.

Ей пришлось напомнить себе, что дело не в чувстве превосходства Карлайла, а в его страхе за своего сына.

Она заставила себя примирительно улыбнуться. Улыбка часто смягчала суровых старых лордов, сердитых матерей и презрительных жен.

– Я понимаю, как важен для вас сын. Но вы пригласили меня, чтобы помочь ему, и я полагала, что мы достигли понимания. – Она подняла руку к расписному кремовому потолку, указывая на комнату Джеймса. – Я занимаюсь его выздоровлением.

– Разумеется, – согласился Карлайл, быстро кивнув, но тут же нахмурился. – Но есть некоторые условия.

По спине Маргарет неожиданно пробежали мурашки. Она была так уверена, что он отчаянно волнуется о своем сыне и желает ему только выздоровления… Но теперь? Перед ней стоял упрямец, уверенный, что все знает лучше всех. Маргарет немедленно бы уволилась.

– Какие именно?

Граф сделал глоток бренди, продолжая неодобрительно на нее смотреть.

– Он не должен появляться на публике, пока… пока не сможет вести себя соответствующим образом.

– Согласна. Не будет ничего хорошего, если с ним случится очередной приступ. И все же я должна спросить… – Она сделала шаг вперед, намереваясь не выглядеть слабой. Заставить его понять, что не позволит себя запугивать. – Что именно вы считаете соответствующим?

– Не должно быть никаких его грубостей. Его ужасная манера выражаться явно является частью заболевания. – Граф помахал бокалом, уставился в его пустое дно и тут же налил себе новую большую порцию бренди. – Малая доза высокомерия при необходимости допустима, даже желательна, но многие его убеждения просто возмутительны. – Граф на мгновение прикрыл глаза и сглотнул, на его лице отразилась боль. – По большей части разумеется, это следствие того, что его гложет. Многие его настроения… Они просто безумны. – Он открыл глаза, в которых сквозило отчаяние. – Мой сын, находясь в трезвом рассудке, никогда бы не высказал такого, понимаете?

Маргарет совершенно не думала о мировоззрениях своего новоиспеченного супруга, и как бы ни соблазнительно было узнать о них у графа, она должна подождать и спросить самого Джеймса. Она не сомневалась, что старик может сильно их исказить, учитывая, что он явно их не понимает. И в отличие от многих докторов, Мэгги не разделяла того мнения, что радикальные убеждения делают человека безумным. Слишком многие были изгнаны обществом за свои неугодные обществу мысли.

– Вы просите меня изменить его личность? – спросила она нерешительно.

– Не говорите глупостей, – пробормотал он. На мгновение его взгляд смягчился. Что-то от виденного ею раньше любящего отца снова всплыло на поверхность. – Я просто утверждаю, что эти черты являются частью его… заболевания.

Перемена в нем была потрясающей. В одно мгновение он, жесткий, непреклонный, мерзавец старой закалки, стал открытым и уязвимым. Пауэрз – его сын, и старик любит его, но терпеть не может его как личность.